Ученик принимается в дом. Не свободная воля располагает той и другой стороной - принимающей и вступающей в дом, а крайность. С одной стороны: перезрелая невеста или потеря по суду места заставляют быть не слишком разборчивыми в женихах, принимают не лучшего в умственном и нравственном отношениях, а возможно дешевейшего; с другой: необходимость иметь кров и пищу заставляет соглашаться на самые тяжкие условия: вступать в семейство многочисленное, иногда явно беспорядочное, и вдобавок ко всему - брать себе в жену какого-нибудь урода, если не физического, то нравственного. Последствия такой погибельной сделки обнаруживаются слишком скоро. Не успеет дешевейший сделаться иереем, как уже на деле доказывает справедливость поговорки «дешевое гнило», и даже на первых порах не умеет скрыть своего нравственного растления. Всегда начинается с условий: принявшие требуют буквального исполнения их, вступивший сначала не может, а потом и не хочет исполнять. И вот возникли ссоры. Молодой иерей начинает ненавидеть всё - до самых стен дома, в котором живет. Быть дома - мука для него, и он ищет всех случаев быть вне его - в приходе, у причетников, в сторожке, где бы то ни было, только не дома. Не имея в себе нравственной точки опоры, от семинарии с предрасположением злым, он принимается за чарку - сначала чтобы заглушить горе, а потом чарка делается для него потребностью и обращается в страсть.
Ученик выходит на праздное место. Казалось бы, тут есть все условия для счастливой семейной жизни: жизнь вдвоем, без всякого постороннего вмешательства, должна бы сблизить молодых мужа и жену, хоть они до брака почти не знали друг друга. На деле однако же не то. Выше мы сказали, как делаются у нас эти дела: ищут не подругу жизни, а денег; и - берут деньги, а с ними, что судьба пошлет. И редко судьба не наказывает за такой извращенный порядок вещей, редко к деньгам прилагается добрая жена. Иначе и быть не может. Дочери богатых священников - люд избалованный, самовольный, привыкший к лени и расточительности. Из денег, полученных за женою, остается какая-нибудь безделица на действительную жизнь, а нужно строиться, заводиться всем нужным. Где брать средства? Тут является руководительницей жена. «Мой батюшка нажил себе состояние вот так: за свадьбу брал столько-то; не дают, он нажмет чем-нибудь, и ругают, а дают; за молебен столько-то, иначе и служить не станет.

его же и тебе смотреть?» Новый иерей, в душе которого не посеяно чести, правды и даже простой житейской мудрости, легко склоняется на такие убеждения и, не прослужив году, начинает страшные притязания во всем... Следствия этого понятны: прихожане возмущаются и на нового иерея смотрят, как на какого-нибудь станового, т. е. как на неизбежное зло; они платят, но с глубочайшим негодованием, стайной, а иногда и явной бранью.
С) Средства к жизни
Трудно себе представить что-нибудь менее обеспеченное, более подверженное всем возможным случайностям в средствах жизни, чем сельское духовенство. А эти сомнительные средства. Как приобретаются они? В каком отношении они к самому служению священника? О, как много зла в этих средствах!! Они: д о-ход и земледелие.
Доход... Если б дали премию придумать что-нибудь, чтобы более уничижить, опозорить духовенство, из высокого и чудного служения сделать чуть не ремесло, то верно никто не придумал бы лучшего средства, как эти нечестивые поборы с прихожан, что зовутся доходами. Священник отслужит молебен, и -тянет руку за подаянием; проводит на вечный покой умершего -тоже; нужно венчать свадьбу - даже торгуется; ходит в праздник по приходу с единственною целью - собирать деньги; словом, что ни делает - во всем одна цель у него: деньги; даже, - о, верх нечестия и позора! - примирив кающегося грешника с Богом, он берет деньги; даже приобщив его святых тайн, он не отвращается с ужасом от денег... Что ж он, как не наемник? И какими глазами должны смотреть на него прихожане? О, пройдите из конца в конец Россию и прислушайтесь, как из-за этих проклятых доходов честят духовенство... Какая же после этого польза от всего его служения? Какое нравственное влияние может иметь он на прихожан, когда они хорошо понимают главную цель всех его действий? А без нравственного влияния чтож он за пастырь? И при таком порядке дел на что всё его пастырство?
Говоря о доходах, мы ничего не сказали о злоупотреблениях, так обыкновенных, когда, напр., за свадьбу выжимают 5-10 и более руб[лей], и о прочем в роде этого. Говорить об этом слишком тяжело, слишком грустно; и горько смотреть на такой порядок вещей в Церкви Православной. А и бросить в священника камнем за эти нечестивые поборы невозможно. Больше ему делать нечего, потому что иных средств, кроме этих, нет. Самые злоупотребления как ни возмущают они душу, некоторым образом прощаешь ему, когда вглядишься в его быт. Священник живет с семейством редко менее 10 человек, иногда в 12-15 человек. Сколько ему нужно в год на содержание семейства? Положим minimum, именно столько, сколько проживает наш крестьянин (крестьянин, которому не нужна ни ряса, ничего подобного) с семейством в 10 человек, - 120-180 р[ублей]. Кроме того у него один, два, а иногда и три сына в училище или семинарии; на двоих - на содержание и одежду (не говоря уже о грабеже учителей), на квартиру и проезды по самой меньшей мере 120 р[уб-лей]. У него ж еще и дочери невесты; для них нужно приготовить что-либо; извольте сосчитать сколько? А необходимые поправки для стройки? А без притязаний самый лучший приход даст 150-200 р[ублей], посредственный - 60-100 р[ублей]. Что же прикажете ему делать в такой крайности?
Земледелие. Где земля хороша, и священник обделывает ее собственными руками, там она служит хорошим пособием. Священник не только сыт со своим семейством, но и еще продает кое-что, когда Бог благословит хорошим урожаем. Зато посмотрите на такого священника, есть ли хоть какой-нибудь признак, что он священник? Весь занятый уходом за скотом, за землей, свое прямое назначение иерея он считает чем-то побочным, чем-то лишь только мешающим делу, на которое он смотрит, как на главное в жизни. Случится требование в приходе, особенно в рабочую пору, - с неохотою, с неудовольствием, нередко с бранью отрывается он от своего дела, спешит исправить кое-как требу, лишь поскорее возвратиться в делу. Приходит день праздничный, нужно совершить литургию; - о, какой тяжкий, невыносимый труд это для него; лучше бы он обмолотил два овина, чем отслужить одну обедню... Он служит, - нельзя же не служить, - но как? С невниманием, с рассеянием; торопится сам, лишь бы поскорее вырваться из церкви; торопятся причетники... Словом, священник-земледелец есть тот же крестьянин, лишь только грамотный, но с образом мыслей, с желаниями, стремлениями, даже с образом жизни чисто крестьянскими. В каких-нибудь десять лет такой жизни он до того осваивается со своим грубым и грязным бытом, что для него невыносимая мука провести часа два-три где-нибудь в хорошем обществе; даже одеться прилично для него уже тяжело. Ска-

жут: «вольно ж ему довести себя до такого положения; можно бы быть и земледельцем и сохранить достоинство сана». Конечно, можно. Но мы попросили бы кого угодно испытать на деле эту возможность, попробовать, напр., размышлять о высоком и прекрасном, роясь в навозе; написать что-нибудь умное и дельное вечером после дня, который начался с трех часов утра, весь проведен под жгучими и палящими лучами солнца до того, что и пообедать было некогда, и в ожидании целого ряда таких же дней и даже недель. [...] Нет, священник-земледелец не может быть истинным иереем, даже похожим на него. [...] Жизнь чисто физическая всегда убивает жизнь духовную; вот почему у священника-земледельца нет ни думы ни помысла о чем-нибудь выше его обыденной жизни, ни даже желания вырваться из этой колеи, в которой погряз весь он. [...] Для улучшения его быта необходимо или вовсе избавить его от земли, или дать средства возделывать ее посредством вольнонаемных рабочих. А лучше совершенно освободить от нее; пусть он, ничем посторонним и таким тревожно-хлопотливом, как земледелие, неразвлекаемый, знает одно свое дело-иерейское [...]
Д) Отношение сельского иерея:
1. К прихожанам -помещикам и крестьянам
Из всего доселе сказанного можно составить некоторое понятие об отношениях сельского иерея к прихожанам своим. Как пастырь он должен бы иметь влияние на прихожан своих, и влияние полное, ничем не ограничиваемое, ничем не стесняемое. Между тем на деле наоборот: находясь в полной зависимости от прихожан в приобретении средств жизни, он подчинен их влиянию; не прихожане от иерея вопринимают что-нибудь доброе, а иерей от прихожан воспринимает дурные привычки, злые наклонности. Вообще священник в отношении к своим прихожанам находится в положении самом горьком, самом жалком, самом нелепом. Положение его еще невыносимее, если в приходе есть помещик; но верх его несчастия, если их несколько.
Кстати, несколько слов вообще о хождении по приходу. Если когда-либо решатся приступить в самом деле к преобразованию духовенства, то в числе самых необходимых мер должно быть совершенное унитожение этих хождений. К чему и для чего они?Нужно служить молебен - пусть служат в церкви. А то посмотрите, что делается в селах: пьяные служат, пьяные молятся; что ж это за молитва? Да, эти хождения не дело религиозное, а лишь обычай, положим вековой, с единственной целью сбирать деньги. Уничтожьте этот обычай - и вы уничтожите наполовину пьянство и беспорядки в духовенстве. Можно допустить одно: раз в год поднять образа, но с одним непременно условием, чтобы каждая деревня делала это особенно, приготовившись постом, чтобы в день поднятия священник служил литургию, на которой была бы вся деревня, чтобы священник прямо из церкви шел с образами по всей деревне, не скидывал облачения и по окончании дела ни на минуту не останавливался в деревне, возвращался опять в церковь с образами. Вот это было бы прекрасно, было бы дело чисто религиозное. А то, напр., о Пасхе тащат образ из одной деревни в другую девки и бабы; тут и шум, и хохот, и перебранки; после волокут священника с причтом в телеге; - не позор ли это для религии? И не лучше ль средство вконец убить всякое расположение к ней крестьян?
2. К причту
Чудное, непонятное, ничем не объяснимое явление в нашей Церкви: причт принадлежит к духовному сословию! Дьяконы, дьячки, пономари в числе духовенства! Поистине «духовные лица».
Что это за люд? Объясним хоть коротко их генеалогию.
Ученик, в училище или семинарии, совершенно сбился с толку: он и пьяница, и буян, и вор, словом - дурен до того, что даже в наших духовных заведениях терпим быть не может, и его выгоняют. Выгнанный года два-три и больше шляется. Где пришлось, и на вольной свободе совершенствует свои разнообразные способности. Открывается где-нибудь место причетника; он просится, и его определяют. И вот вместо того, чтобы его выгнать совсем из духовного звания, освободить сословие от заразы, по самой строгой справедлвости - отдать в солдаты, его делают членом клира, служителем Церкви, меньшим служителем, правда, но все-таки Церкви, а не другого чего!.. Исключений тут нет, потому что в наших учебных заведениях исключаются лишь отъявленные негодяи. Бездарные, даже ленивые, но ведущие себя хорошо, перетаскиваются из класса в класс и доводятся до окончания курса. Каким же он может быть, и всегда бывает, служителем Церкви?

Если в училище, под ферулой (присмотром. - В.Ф.) беспощадно наказывающих его учителей он был негодяем, и никакими казнями не мог быть исправлен, то можно ли ждать от него добра на месте, где он пользуется полной свободой и еще располагает кое-какими средствами? Нельзя ждать, и обыкновенно не бывает добра. Сельский причт (да и городской также; дьякона мы причисляем к причту потому, что он как по происхождению -иногда из выключенных, так и по духу, направлению и стремлениям, большею частью едино с дьячком и пономарем), без малейшего преувеличения срам и позор - не звания, а человечества. Он ниже, отвратительнее всего, что только есть в людях. Всякий крестьянин выше его: он бывает груб, жесток, упрям, но трудолюбив, почтителен к высшим себя, по-своему честен, имет понятие о стыде и совести; предается грубым порокам, но сознает, что делает дурно, и редко падает до того, чтобы потеряв человеческое в себе, низойти до степени животных. В причте (причетнике. - В.Ф.) же обыкновенно ни тени ничего подобного! Он невообразимо ленив, бессовестен, дерзок и - без малейшего сознания своей дурноты! Короче: это - животное, вечно алчное, прожорливое, хищное, хитрое на самые злые и пагубные проделки, радующееся погибели других и особенно высших себя... И такое животное - член духовного сословия! И ему дано право входить во все действия и распоряжени священника как по приходу, так и по церкви, до того, что он должен вместе со священником свидетельствовать все книги, касающиеся прихода, все документы церковные; должен наблюдать за приходом и расходом сумм и пр., и пр. Можно ли придумать что-нибудь нелепее такого устройства клира?
И с таким-то людом должен жить и действовать священник! При пособии его должен совершать божественные служения и исправлять все требования приходские! Каково же должно быть положение священника? [...]
3. К благочинным
Для ближайшего надзора за духовенством учреждены благочинные. Необходимы в городах, где духовенство все-таки приличнее держит себя, тем более необходимы они в селах.
Но достигается ли в настоящее время цель, с которою учреждены они? И насколько достигается?
Прежде всего эта должность, чрезвычайно важная, если понимается и исполняется как должно, весьма редко поручается иерею отличному между собратами по уму, образованию и жизни. Такие иереи никогда не бывают искательны (т.е. добивающиеся этой должности. - В.Ф.), никак не захотят жертвовать деньгами, доставаемыми тяжким трудом, на приобретение и сохранение какой бы то ни было должности. А должность благочинного всегда и неизбежно должно купить, иногда и очень дорого. Поэтому она предоставляется большею частию иерею жалкой посредственности во всем, но артисту зашибить копейку. Естественно, что купив эту должность, он хочет выручить потраченные деньги - и с барышом; значит, цель учреждения благочинных извращена в самом основании своем.
Далее - всякий гражданский чиновник, всякий становой, всякий подьячий, не исключая и рассыльных при земском суде, получают жалованье; лишь благочинному нет ничего. А между тем у него немало расходов существенно необходимых: напр., на содержание канцелярии, на наем рассыльного и т.п. Вот и еще повод благочинному обирать вверенных ему.
Еще: благочинный, будь он глуп и безнравственен, как только можно, но если щедро расплачивается с правлением и консисторией, он крепко держится на своем месте; более - его хвалят, награждают, ставят в пример другим. Он не в состоянии соединить двух мыслей, написать толково и понятно двух строк, - нет нужды: в правлении или консистории за него напишут, сделают, всё приведут в порядок. Но горе благочинному умному и ведущему себя примерно. Дела свои он ведет сам исправно и честно, держит он себя так, что не имеет нужды ни в чьем снисхождении, поэтому платит какую-нибудь безделицу. Что ж за это? Гонение самое неутомимое, самое пошлое и мелочное. Придираются ко всему, заваливают его выговорами, двадцать раз заставляют переделывать какую-нибудь ничтожнейшую ведомость, не указывая, чего недостает; словом, употребляют все подьяческие проделки, чтобы заставить такого благочинного отказаться от должности. Оканчивается всегда тем, что он теряет терпение и отказывается, а на его место заступет более угодный правлению или консистории.
г) К правлениям и консистории
В последнее время слышны повсюду жалобы на страшные злоупотребления в нижних присутственных местах (гражданс-

ких). Но что, если б эти жалующиеся посмотрели, что делается в духовных правлениях и консисториях? Верно они нашли бы, что земские и уездные суды в сравнении с ними то же, что ничтожный холерин в сравнении со злейшей холерою и поприумол-кли бы со своими жалобами.
Да, есть судебные места, где во имя закона попирается всякая правда, попирается так явно, так бесстрашно, так нагло, что и вообразить трудно; есть судебные места, [от] которых бежит всякий порядочный человек, о которых все говорят с презрением, самые названия которых обратились в притчу и позор, - это духовные правления и консистории. Что же особенно дурного в них?
Там восседает глубочайшее невежество в отошении к правам и законам. Нет нужды, что членами консистории (о правлениях и говорить нечего; они ниже и позорнее всего, что можно только себе представить) иереи-магистры и протоиереи. Быть может некоторые из них и в состоянии написать проповеди, но юридического смысла знания и смысла нет ни в одном, - говорим положительно и не боимся, что нас обличат во лжи. Чего бояться? Пусть любому члену, напр., Тверской консистории поручат разобрать сколько-нибудь серьезное дело, подвести нужные законы и составить определение, - тогда увидят правду ли говорим мы. В консистории они то же, что головы в волостях: сидят и подписывают, что подадут им; или нет - выше голов, - исправляют грамматические ошибки, да переписывают резолюции заранее приготовленные. Но известно, что ничто так не надменяется, как невежество: внешним quasi-величием оно старается прикрыть внутреннее ничтожество. Известно, что ничто так не завистливо к истинным достоинствам, как невежество, - вот почему член консистории всегда представляет из себя такую личность, о которой и говорить невыносимо тяжело. Он доступен для полтинника, для целкового, для бутылки рому, для фунта чаю, и недоступен для лучшего иерея в епархии, если тот имел дерзость явиться ни с чем. Он друг и покровитель благочинного - отъявленнейшего грабителя, и неусыпный гонитель иерея честного. [...] Он, - но скажем коротко: цель всех его действий - взятки, во что бы то ни стало взятки.
О подьячих и говорить нечего. Если члены консистории позволяют себе подобные вещи, то чего ж не позволит себе подьячий, бывший некогда семинаристом и выгнанный из семинарии за пьянство, буйства и тому подобные деяния?Секретарь - это душа консистории, и везде, всегда, без исключения -жесточайший бич духовенства. Чтобы не распространяться об этой личности, скажем только, что секретари консисторий считают свои годовые доходы десятками тысяч. Откуда и каким образом? Ясно и понятно, что путем чистым и честным приобретать столько нельзя; нужно прибегать ко всем подьяческим ухищрениям, к бессовестнейшим проделкам, к жесточайшим притеснениям, чтобы выжимать из духовенства такие суммы.
Каково же положение духовенства при таком управлении, и особенно духовенства сельского, беззащитного и загнанного? Не напрасно же сельский иерей (да и всякого уездного города) больше содрогнется при известии, что его зачем-то вызывают в консисторию, чем при вести, что в его приходе показалась холера; от холеры еще быть может Господь и спасет, но кого прицепила как-нибудь консистория, тому нет спасения. Прав он или нет, всё равно; должен везти туда то, что скапливал в продолжение многих лет по копейкам; а если этого нет, то продать последний хлеб из закрома или последнюю скотину со двора. Без этого найдут средства если не совсем погубить его, то навсегда заклеймить позорным: «Был под судом и штрафован».
Как ведутся дела там, где у всех - от членов до последнего сторожа - цель одна - обирать и грабить, понять легко. [...]
Но будут ли когда-либо наши консистории лучше? И не думается и не верится! Разве только огонь, который разольется после суда страшного по всей земле, выжжет эти места нечестия, срама и позора для всего духовенства, для всего управления нашего.
д) К Епархиальным архиереям
Главная цель служения архиерейского - пасти вверенное ему стадо. Чтобы вполне достигнуть этой цели, ему необходимо знать все духовные нужды своей паствы, нужды до бесконечности разнообразные, потому что паства его состоит из целой губернии, т. е. из сотен тысяч человек, среди которых неизбежно встречаются и высокая образованность, и глубочайшее невежество, и вера во всей чистоте, и отчаянное неверие, и самое дерзкое вольномыслие, и самое наглое нечестие. Но возможно ли узнать все нужды архиерею, постоянному жителю губернского города, лишь изредка, мимоездом, осматривающему некоторые части своей паствы, и то те, которые лежат на почтовом пути? Возможно. У него есть сослужители - иереи, самым назначением своим обя-

занные содействовать своему архипастырю в великом деле его служения. Пусть он сблизится с ними, держит себя перед иереями не трехбунчужным пашой, а настоящим преемником апостолов, к которому каждый иерей мог бы обращаться доверчиво, искренно и с любовию, как к отцу, и в два-три года он ознакомится с духовным и нравственным бытом своей паствы, как не ознакомится в двадцать лет, или, лучше, никогда без этого средства. [...] И в этом случае иереи могут быть верными и надежными советниками [...], при содействии иереев архиерей достигал бы, несколько это в силах человеческих, цели своего звания.
А теперь что? Создатель мой! Что может быть унизительнее, позорнее, бесчеловечнее того, как архиереи обращаются с иереями вообще и с сельскими в особенности? Кто бывал у архиереев в те часы, когда являются просители, тот без сомнения видал, что иереи, даже покрытые сединами, постыдно толкаются в сенях (даже и не в прихожей!) с причетниками и мужиками; сидят на лестнице в ожидании выхода владыки; нет нужды, что это бывает и морозы градусов в 25, - архиерей держит их часа по два, по три; а пожалует какая-нибудь барыня, - и по пяти часов, и после такого ожидания еще прикажет сказать, что сегодня не принимает просителей, и чтобы они явились завтра. Вот образчик того, как архиереи милостивы и доступны иереям. Но этот образчик слишком ничтожен - то ли бывает!
Но оставляем свое намерение описать всё, что бывает в обращении архиереев с сельскими иереями. Скажем коротко, что архиереи не хотят видеть в иереях служителей Бога вышнего, своих собственных сотрудников в великом деле пастырства, но не людей. Как собак держат их за дверьми своих прихожих: кликнут на несколько минут - для подачи ли прошений или для необходимых объяснений - и стараются как можно скорее выпроводить их из своей прихожей. Не только не удостоят продолжительного собеседования, даже подойти близко не хотят они к иерею, а из дверей зала протягивают руку для приема прошений. Словом, если кому угодно видеть азиатское чинопочитание во всей его красе, во всем его отвратительно-пошлом велелепии, -от стуканья в пол подчиненным и до фигуры начальника, в которой ярко выражается одно - необъятное, ничем не удовле-творимое, тщеславие, - тот пусть проведет несколько суток при архиерее и внимательно и беспристрастно всмотрится в его обращение с подчиненными.И иереи под гнетом такого обращения всеми средствами и мерами стараются избегать свиданий с архиереями. Ни один сельский иерей, бывая по каким-либо делам в губернском городе, не осмелится побывать у архиерея так, просто, чтобы принять благословение и услышать какое-либо наставление. Лишь крайняя необходимость заставляет его преодолеть свой страх и явиться пред лицом владыки. И тут, если б кто заглянул только, что происходит в душе его, тот переполнился бы весь негодованием к такому порядку и состраданием к несчастному. Вот - он стоит или сидит, и по всему телу у него холодная дрожь. Угодно ли кому удостовериться в справедливости этого? Пусть любого сельского иерея, готовящегося предстать пред архиереем, заставят написать или подписать что-нибудь, - увидеть, какие страшные конвульсии в руках у него... Он обдумывает как и что сказать архиерею; но мимо его непрестанно снует архиерейская сволочь - от письмоводителя до лакея - и каждый как будто необходимым считает толкнуть его и разорвать нить его мыслей лакейски грубым: — Что стал на месте? — Он отходит на другое место; но где бы ни стал, где бы ни сел, везде не на месте; везде ругают, отовсюду с ругательством гонят; и он, еще не видавшись с архиереем, уже растерялся и наполовину забыл, о чем нужно говорить. «Преосвященный идет», — шепотом раздается в толпе просителей, и он не чувствует земли под собой; и легче было бы ему, если б вместо этих слов сказали: — Потолок валится. — Приняв прошения, архиерей обращается к нему с вопросом: — Тебе что? —Объясниться с вашим высокопреосвященством. — Верно кляузы какие-нибудь; у вас вечно кляузы. — От этих слов, высказанных грубо, жестко, раздражительно, иерей теряется окончательно; мысли его путаются, несвязно, бестолково, невнятно он бормочет кое-что, не умея дать себе отчета, где он и что делается с ним. Не расслушав и не дослушав, архиерей обращается к нему спиной, и кончено объяснение, от которого нередко зависит спокойствие и даже судьба всей жизни иерея и всего его семейства. Слово, одно только слово для привета и ободрения, могло бы успокоить встревоженный дух иерея, и он получил бы возможность ясно и толково высказать, за чем являлся. Но нет таких слов в устах архиереев, как и в самом взгляде не выражается никогда ни милости ни снисхождения. [...]
Каков архиерей в своем неприступно-страшном доме, таков же и при обозрении епархии. Не остановится он переночевать в

доме бедного иерея, а заранее наводит справки, где есть помещики; так, чрез их усадьбы и направляет свой путь в надежде переночевать где-либо. Остановится и прикажет к себе явиться окрестным священникам. Те являются и в лакейской ждут по нескольку часов, пока его высокопреосвященство, натолковавшись со всеми, удостоит выйти к ним. Оздачит их милостивым словом: «Слышу я, что все сельские попы пьяницы, буяны, притесняют во всем прихожан; смотрите, если о вас дойдет до меня то же, не ждите милости», — и отпустит. Ждите после этого себе уважения, не говорю от бар, но даже от лакеев и от мужиков-прихожан так принятые архиереем несчастные иереи!
е) К раскольникам
Одно из самых странных, трудно объяснимых явлений в Русской Церкви, - раскол. Казалось бы, возможно ли, чтобы русский человек со своим здравым смыслом, с своим умением терпеть и переносить разные невзгоды жизни, на основании такой пустейшей причины, как исправление церковных книг, решился разорвать всякое единение с Церковью, возненавидел ее чиноначалие, забыл святыню мощей и чудотворных икон, отказался от вековых своих привычек!
Однакож это случилось! Отчего и почему?
Едва ли по тем причинам, которыми обыкновенно объясняют это явление. Не Требник. — Самое Евангелие исправлялось десятки раз, даже искажалось нелепейшим образом переписчиками; и из этого не возникало никаких смут в Церкви. Мало знакомые с грамотой русские спокойно молились по рукописным книгам, едва ли и догадываясь даже, что в них есть грубейшие ошибки. И вдруг такая ревность за букву, за какое-нибудь слово!
Нет, что-нибудь было не так. Не место высказывать здесь все наши соображения об этом.
Зло росло и тем страшнее, что народ и прежде мало и скудно знакомый с истинными началами веры, но чувствующий неизбежную потребность в ней, вздумал сам себе составлять эти начала или искать учителей веры из среды себя, недоверяя уже ни одному лицу, принадлежащему Церкви. Можно представить, какой свет веры распространяли подобные учителя, действиями которых руководили невежество и злонамеренность! С ожесточением против Церкви, против веры православной разлился и разврат, грубейший, позорнейший и отвратительный...Что делается теперь для обращения раскольников? То же самое - меры строгости. Но цель всех этих мер, кажется единственная - дать возможность обирать этих несчастных всем, кто только имеет какое-либо отношение к ним. Беспощадно, страшно обирают их городская и земская полиция, губернские правления... Священнику ли отставать от других? По мере сил хватает и он, разумеется, - сельский иерей по десятку рублей, городской по нескольку десятков, протоиереи считают поборы сотнями. Случаются, что они возмущаются против всех этих мерзостей, но на подобные случаи есть особенные меры. Можно ли что-нибудь вернее и надежнее придумать для усиления раскола и большего отдаления раскольников от Церкви? Подобное обращение с ними не может не раздражать их, и раздражает до того, что в каждом православном - от знаменитейших архиереев до последнего писца в правлении или земском суде - они видят себе врага жестокого, непримиримого, готового или ограбить их или довести до тюрьмы. Самому благонамеренному и честному священнику они верят мало; а если когда и сближаются с которым, то после долгого, самого строгого наблюдения над ним и вполне убедившись, что он не имеет намерения обирать их. Как же должны смотреть они на сельских иереев, иереев таких, каких большинство? Они поят и кормят их, дают им деньги и подарки и - презирают глубочайшим образом. Смотря на раскольников, и православные отдаляются от самой Церкви, и обращения из православия в раскол совершаются каждогодно.
Да, повторяем: раскол не уменьшается, но увеличивается с каждым годом, несмотря на то, что архиереи каждый год доносят Синоду: по делам веры всё обстоит благополучно, совращений в раскол не было, напротив, обратилось в православие столько-то... Обратилось!.. Вот каковы эти обращения. Молодому раскольнику-крестьянину (или купцу, мещанину - все равно) нужно жениться, потому что явная беззаконная жизнь, позволяемая лишь помещику да купцу миллионеру, строго воспрещается человеку небогатому. Он является к православному священнику и просит повенчать. Тот не венчает; раскольник платит ему деньги. Священник пишет его обратившимся в православие, ведет в церковь и иногда в самом деле венчает, если случится при народе; чаще, если без народа, попоет что-нибудь и отпустит. Раскольники перевенчивают по-своему, налагают на него покаяние обыкновенно поклоны и деньги; и как прежде, так и после бра-

ка он и знать не знает Церкви. Священник пишет его и жену в исповедной ведомости православными; и доколе он исправно платится, отмечает их или бывшими у него у исповеди или небывшими по отлучке и т. п. А забудет доставить священнику каждогодную подать, священник уведомляет исправника, что N.N. снова обратился в раскол. Тот приезжает и обращает в православие, т.е. обирает в пользу свою и священника, как только хочет: раскольник же делается еще упрямее и ожесточеннее. Констис-тория и архиерей всё это знают. И как для священника тот приход самый благодатный, так и консистории особенно дорожат этими священниками; средства у них хорошие; нажиты они не добром; следовательно, их всегда можно отдать под суд, - с полной надеждой - поживиться изрядно, до чего однако ж священники не доводят себя, расплачиваясь с консисторией щедрой рукой; и в годичном отчете всё обстоит благополучно! Всё, что мы сказали об обращении, сказали на основании многих дел в земских и уездных судах, которых мы сами были очевидными свидетелями и невольными слушателями.
Во многих селах, где раскольники считались лет за 20 десятками, теперь половина, две трети раскольники. Знаем это тот священников и особенно от самих раскольников.
Когда же и как истребится у нас эта язва? Тогда, как радикально преобразуется у нас все духовенство; тогда, как оно поймет свое высокое назначение и вырвется из этой непроницаемой тьмы, в которой болтается теперь; тогда, как само правительство поймет, что для обращения их нужен образ действий, совершенно противоположный настоящему; тогда, когда городничие, исправники и высшие их не будут грабить раскольников - словом, кажется, никогда!!..
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Но довольно! Нужно быть бесконечным, чтоб описать всё.
И это писали с невыносимою болью сердца. Не раз перо выпадало из рук наших, когда дело шло о том, что есть, хотя по возможности мы везде старались смягчить горькую истину. Даже мы приступали к этому делу после страшной двухлетней борьбы с самими собой. С одной стороны: всегда всю душу нашу возмущало положение (и какого ж истинного христианина не возмутит

но, до которого дошло духовенство, особенно низшее); что может быть ниже, позорнее этого положения? Везде, от великолепнейших гостиных до курных изб, клеймят его злейшими насмешками, словами глубочайшего презрения, неодолимого отвращения; самые снисходительные отзываются о нем с состраданием или молчат. Ужасное положение! С мыслью о таком положении у нас всегда было наразлучно сильнейшее желание, чтобы духовенство, так или иначе, вырвалось из него; поняло ту чудно высокую цель, для которой учреждено оно на земле; стремилось к достижению этой цели по мере сил и возможности; словом, сделалось тем, чем должно быть. И это желание заставляло нас описать если не всё, то большую часть зло в духовенстве; указать на причины его, указать и на средства, какими, по крайнему нашему разумению и убеждению, можно до некоторой степени истребить его. С другой, - нас всегда останавливала боязнь: поймут ли, т. е. захотят ли понять цель нашей записки? Не раздражит ли она тех, которые с сознанием или без сознания довели духовенство низшее до этого положения? А вследствие этого вместо пользы не принесет ли она еще вред для него? Не обрушится ли на него мщение жестокое, неумолимое, которое совсем задавит его?
Но нет, сказали мы наконец себе, - добро еще не умерло на земле; люди добра, в высшем значении этого слова, есть в мире, иначе мир погиб бы... Нет сомнения, что те, которые узнают себя в представленных нами чертах, назовут наши слова хулой, нелепостью, злонамеренным памфлетом [...], если наша записка попадет в их руки. Но может она попадет в руки людей добра (неужели Господь, видящий, каким всепожирающим огнем горит вся душа наша к Церкви Православной, ко всему, что может служить для ее блага, для ее славы, попустит, чтобы записка наша попала в руки первых?) о, тогда и наша записка принесет хоть зерно добра! Без предубеждения, без озлобления прочтут они нашу записку; беспристрастно сделают поверку всему, высказанному нами, если сами не видели и не слышали того ж, что впрочем невероятно; и не опустят, а, может быть, даже поищут случай быть полезными для низшего духовенства...
Коренное преобразование для всего духовенства необходимо. Надеемся, что с этим согласится всякий, кто будет иметь терпение прочесть записку нашу. Но оно может совершиться лишь могучей рукой! Державного. Заслуживает ли духовенство того, чтоб подвигнуть к действию эту руку? Т. е. настолько оно полезно и нужно государству, чтобы единый Державный соблаговолил обратить на это внимание? Вот вопрос!!! От решения его зависит вся будущая судьба духовенства, т. е. возникнуть ли ему к жизни новой светлой и благотворной или догнивать в тлетворном болоте...
Мы не осмеливаемся дать полный ответ на этот вопрос, а дерзнем высказать одну только мысль.
Одно из двух: духовенство нужно или нет в государстве. — Не нужно? Пусть уничтожат его, и чем скорее, тем лучше. В обществе, как в организме человека, всё ненужное вредно; следовательно, чтобы организм был здоров, а общество устроено на прочных основаниях и вполне благоденствовало, всё вредное должно быть изгнано, уничтожено. — Нужно? Так пусть определят меру и степень его нужды, затем ясно, точно, положительно определят условия его существования, избавят его во всем от произвола человеческого, дадут ему средства и возможность достигать той цели, с какою оно допущено в государстве. После всего этого уже пусть строго требуют, чтобы оно ни на шаг не уклонялось от своей цели. Но сделать всё это нужно немедленно. Зло не то, что добро: быстро растет оно и развивается. Мы видели, до каких страшных размеров дошло оно в духовенстве. Ждать ли же, когда оно своей смертоносной атмосферой заразит всё и всех. В физических болезнях нередко час определяет -ожить или погибнуть больному. Нечто подобное бывает и в нравственных. И в них как будто есть кризис: не поспеет благодетельная рука во-время, - всё погибло; никакие усилия, ничьи силы не воззовут к жизни погибших нравственно, - будет ли то единица, или будут тысячи единиц, т.е. целое сословие, или миллионы единиц - т.е. целое государство.
Считаем нужным еще раз объяснить, что мы, описывая сельское духовенство, имели в виду лишь большинство иереев, а отнюдь не всех. Найдутся иереи вполне достойные звания своего, которых никакой стороной не касается описание наше; найдутся такие, которых описание наше касается лишь некоторыми сторонами; и, к несчастию, найдутся и такие, которые хуже нашего и ниже всякого описания. Выразим эти четыре разряда цифрами. Разумеется, приблизительно. Изо ста таких, как мы описали, худших 70, средних 20, лучших 5.

Кирилл, зачем две страницы текстом забили, можно было ссылку дать. Тем более, что ситуация описана 19 века, а не современности. В настоящее время Церковь отделена от государства, условия обучения священников другие. Хотелось бы уточнить направление для обсуждения, т.е. что Вы хотели услышать?

Самое интересное, что ссылки на текст я не нашел. Из- за этого и выложил текст со скана. Тему я поднял, пытаясь разобраться в том, что послужило причиной того, что русский народ -богоносец перестал уважать духовенство, стал хулиганить, стрелять по образам из трехлинеек, топить и вешать батюшек. Как говориться дыма без огня не бывает я понимаю, что один Господь без греха, но всё же - за последние годы прочитал все тома «Архива русской революции» там описаны ужасные вещи, которые творились на Святой Руси. Текст, приведённый мною, на мой взгляд, чуть раскрывает проблему. Хотел бы продолжить дискуссию на эту тему. Заранее благодарю.

Жадность и корыстолюбие духовенства, его неблаговидное поведение в быту служили серьезным искушением и соблазном для верующего. Сами крестьяне говорили «от попа не уйдешь, он всегда нужен»: от него зависит обязательное исполнение для православного треб, регистрация рождений, браков и смертей (крещение, венчание, отпевание - без исполнения этих обрядов-таинств вообще не мыслил свое существование православный человек). В этих случаях священник мог отказать в венчании или, обычно, затянуть с исполнением этого обряда, когда все уже было готово к свадьбе, стороны сговорились и потратились, задержать с похоронами, когда покойник в избе, донести, наконец, на уклонение от исповеди, и вообще располагал массой способов, что¬бы «прижать» крестьянина..Церковный публицист и историк Русской Православной Церкви И.Г.Айвазов рассматривал причину нравственного падения приходского духовенства в его приниженности, придавленности и нищенском существовании. «Собирая с народа по копейкам, как попрошайка, и завися экономически от милости прихожан, какое духовное влияние может иметь наш сельский священник? — писал он. — Ведь для влияния он должен иметь самостоятельность, независимость, хорошую обстановку. Бедность хоть кого сломит... Сознание личного достоинства притупляются и нравственные чувства грубеют».Исследовательница быта приходского духовенства конца XIX - начала XX вв. Т.Г.Леонтьева справедливо отмечает: «Расхожее представление о «жадности» попов» - тенденциозное производное от факта унизительной материальной зависимости» (от паствы). Только «неопреодолимая житейская нужда» привела к тому, что в священнической среде развился и такой «серьезный нравственный недуг - раболепство, угодничество перед богатыми прихожанами и пренебрежительное отношение к деревенской бедноте». Взаимоотношения приходского духовенства с паствой складывались неоднозначно. Здесь многое зависело от личных качеств приходского священника, его умения наладить контакт с прихожанами. Источники свидетельствуют, что было немало духовных лиц - истинных пастырей, преданных своему делу, настоящих подвижников, но те же источники свидетельствуют и о том, что, к сожалению, немало пастырей не могло наладить должных отношений со своей паствой. И здесь скорее не столько вина, а беда православного приходского священника, поставленного в тяжелейшие материальные и моральные условия, мешающие ему в надлежащей степени исполнять свой пастырский долг. Несомненно играло первенствующую роль само подчиненное положение Православной Церкви и ее пастырей по отношению к светской власти и своей, церковной, исключающее всякую самостоятельность и инициативу сельского священника. Сильно влияло приниженное положение пастырей, особенно их тяжелая материальная нужда, постоянная погоня за каждой копейкой, за каждым куском хлеба. Ему не только необходимо было прокормить, как правило, свое многочисленное семейство. Сельский пастырь, как выше было отмечено, сам подвергался многочисленным поборам со стороны своего вышестоящего начальства и вынужден был изыскивать возможности, чтобы просто выжить.Наиболее распространенным и испытанным способом являлось хождение священника по дворам прихожан как в праздничные, так и в другие, обусловленные обычаем, дни для сбора подаяний (более всего натурой - в Петровки, Покров, в дни сбора урожая, «льнованья» и пр.). На этой почве обычно и складывались неприязненные отношения между сельским причтом и прихожанами. Крестьяне нередко в открытой и весьма неприятной для священника форме выражали недовольство его стяжательством и вымогательством. Другими причинами недовольства прихожан своими церковными наставниками были и факты формального отношения священников к своим пастырским обязанностям, недостойного их поведения в быту.
Вот характерные ответы корреспондентов Этнографического бюро В.Н.Тенишева на пункты анкеты о взаимоотношениях прихожан со своими сельскими пастырями.«Отношение крестьян к священникам весьма недружелюбное, — писал, например, корреспондент из Орловской губернии сельский учитель А.И.Кротков, — правда, в глаза священника уважают, отдают почтение и постоянно подходят под благословение, за глаза же почти всегда духовных ругают, называя «гривастый, обжора, оглод, побирушка» и проч., и некоторые не прочь и в глаза ругнуть».
Видя обходящего дворы священника, крестьяне стараются от него скрыться. Автор пишет, как он сам был свидетелем препирательства прихожан со священником. Прихожане укоряли его в том, что ему «всё мало», а они «куска хлеба досыта не едят». Священник разразился бранью: «Хамы, сукины дети, град бы вас побил», пожилых крестьянок обозвал «ведьмами» и «старыми чертовками». В ответ услышал: «Паралик лохматый, а еще ты называешься наш наставник, а говоришь неподобные слова».Корреспондентка из той же Орловской губернии учительница М.И.Михеева писала в ответе на анкету, что в ее местности «некоторые крестьяне, не желая платить священнику за молебны во время обхода им дворов, запирают хаты и уходят к соседям, у которых уже побывал священник, а то прячутся в хате, а на двор повесят замок». Здесь существовал обычай посыпать солью стол, за которым в избе сидел священник, «чтобы больше не иметь с ним дела». Рязанский корреспондент В.В.Чепурин сообщал: «Народ на духовенство смотрит вообще недружелюбно, говоря, что они дерут с живого и мертвого... В некоторых селениях отношения крестьян к причту настолько обостряются, что приходится лишь удивляться и в недоумении разводить руками».Корреспонденты Этнографического бюро постоянно указывали на то, что у крестьян «в отношении к причту заметно явное нерасположение и недоброжелательство, отсутствие любви, пренебрежение и желание осмеять», что «местный причт пользуется нелюбовью, доходящей местами до озлобления, а эпитеты "долгогривый", "жеребячья порода" - обычные». Такое отношение прихожан к своим духовным пастырям корреспонденты объясняли, главным образом, их «неумеренным мздоимством» и формальным исполнением своих пастырских обязанностей. Например, нижегородский корреспондент С.В.Корвин-Круковский писал, что в его местности приходские священники «не являются настоящими духовными наставниками, больше следят за исполнением прихожанами обрядовой и формальной стороны православия, озабочены лишь собиранием руги и отправлением треб за мзду и не входят в нужды и интересы населения». Поэтому, делал он вывод, «здесь духовный сан не играет особенно важной и видной роли».Вымогательство при исполнении треб являлось в числе наиболее серьезных причин неприязненных отношений между приходским священником и его паствой. Новгородскому корреспонденту учителю А.Власову сами священники откровенно говорили о своих прихожанах как о «дойной корове». Но и прихожане не оставались в долгу в своих нелестных отзывах о местном священнике. Власов приводит такие услышанные им от крестьян «присловья про попа», когда они сравнивали кого-либо по жадности с попом: «Ты жаднее попа», «У тебя карман, как у попа», «Попы первые в ад пойдут и нам дорогу укажут». Большинство корреспондентов указывали на то, что в их местностях приходское духовенство не снисходит при взысканиях за требы «ни к бедности, ни к нужде членов своего прихода», и поэтому «всякие требы чрезвычайно тягостно ложатся на экономический быт крестьян». Корреспонденты подробно описали вид разнообразных поборов местным причтом с крестьян как деньгами, так и натурой: полотном, пенькой, зерном, мукой, печеным хлебом, яйцами, мясом, ячменем, ягодами, даже грибами, дровами, лучиной и лыком, сеном, горохом за исполнение треб, так и разного рода «весенних» и «осенних» сборов. Священника приходилось звать на крестинные, свадебные и поминальные обеды, где кроме «угощения» ему давали еще с собой «гостинец» натурой. Хождение по домам с крестом и иконами также сопровождалось разного рода поборами с прихожан. По престольным праздникам хозяйки ставили у алтаря яйца, сало, мясо, разные печенья и варенья. В отзывах корреспондентов В.Н.Тенишева приведены и факты, когда приходской священник давал в долг своим прихожанам деньги или тот же собранный им хлеб при обходах «под залог одежды или какой-либо другой вещи», а проценты по долгу требовал отработать на его «жнитве или сенокосе». Приводились случаи, когда священники заставляли «безденежных» женихов и невест все лето работать «на поповском поле в счет платы за венчание».Корреспонденты В.Н.Тенишева приводили также факты, когда крестьяне на сельском сходе составляли приговоры с требованием к епархиальному начальству сменить священника за неумеренные поборы, вымогательство и грубое отношение к прихожанам. Характерно, что в 1887 г. был издан специальный указ, запрещавший крестьянам выносить на сельских сходах «решения об удалении священников, приносить на них жалобы духовным и гражданским властям». Само издание этого указа - показатель того, что случаи составления таких приговоров крестьянами не являлись единичными.О неодобрительном отношении крестьян к приходскому духовенству писали и сами священники (корреспонденты Этнографического бюро кн. В.Н.Тенишева), жалуясь также на «религиозный индифферентизм» своих прихожан, на их «нерадение к церкви и нежелание жертвовать ей что-либо». Так, священник О.Кузнецов, корреспондент из Вологодской губернии, писал о своих прихожанах: «Прихожане сей церкви не отличаются ни религиозностью, ни набожностью. Холодность и равнодушное отношение к церкви, нерасположение к молитве и хождению в церковь и даже явное непочтение к святости дней, не говоря уже о невнимании их ко всяким другим христианским отношениям. Чрезвычайно резко бросается в глаза пустеющая церковь в воскресные и праздничные дни (про простые и говорить нечего, тогда в ней не видно ни одного молящегося) и многочисленность празднующих по-мирскому на гульбищах». Он сетовал также и на то, что «в храмовый праздник собирается больше народа не в церковь, а на гулянье», в самой же церкви «ведут посторонние разговоры, смеются», в «исполнении долга исповеди и святаго причастия неусердны». Это подтверждали в своих ответах на анкету и корреспонденты-священники из Смоленской губернии А.И.Кудрявцев и Н.Кузнецов, жалуясь и на «небрежное отношение» крестьян к священным книгам (например, крестьянину «ничего не стоит пустить на цигарки весь Псалтирь»), на незнание и несоблюдение основных обязанностей православного человека, например, постов («посты соблюдает отживающее поколение», которое, впрочем, «не знает основных молитв, даже Отче наш»).
Молодежь на святках пародировала церковные обряды, доходя до кощунства: например, обряжались «попом» в рогожу, изображающую ризу, брали кадило с конским пометом, устраивая сцены «отпевания покойника».В Ярославской губернии описан случай, когда парни нашли в поле дохлого теленка и по всем правилам богослужения отпели «раба Божия Телентия». За этот поступок местные власти привлекли их к уголовной ответственности.Заметим, что здесь речь шла не о старообрядцах, враждебно относившихся к официальной церкви, или о сектантах, отрицавших всякую обрядность, а о православном населении. Впрочем, некоторые священнослужители и сами откровенно признавали, что проявление недоброжелательного отношения верующих к своему духовенству нередко было вызвано самим образом жизни последнего. Так, уже упоминавшийся выше корреспондент из Смоленской губернии А.И.Кудрявцев писал: «Духовенство старается как можно больше увеличить число молебствий, пользуется всеми средствами, иногда довольно неблаговидными, а богослужение превратилось в ремесло, в механическое действие». Показательно и признание сельского священника М.Левитова в его статье, опубликованной в «Церковном вестнике»: «Духовенство не пользуется никаким влиянием, ненавидимо и презираемо народом, служит в глазах его вместилищем и олицетворением жадности»

Кратко. Во всем виновато Западное Просвещение, которое в конце 19 века и особенно в начале 20 века поразило дворянство и разночинство, а после 1905-1907 года с газетами и журналами пробралось почти в каждую деревню. Стало очень модно быть атеистом.

"Скажи ж ты нам по-божески: сладка ли жизнь поповская?
Ты как – вольготно, счастливо живёшь, честной отец?.."

Потупился, задумался, в тележке сидя, поп и молвил:

"Православные! Роптать на Бога грех,
несу мой крест с терпением, живу... а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину, а вы крестьянским разумом смекайте!"

– "Начинай!"

"В чём счастие, по-вашему?

Покой, богатство, честь – не так ли, други милые?"

Они сказали: так...

"Теперь посмотрим, братия, каков попу покой?

Начать, признаться, надо бы почти с рожденья самого,
как достаётся грамота поповскому сынку,
какой ценой поповичем священство покупается,
да лучше помолчим!
...
Дороги наши трудные, приход у нас большой.
Болящий, умирающий, рождающийся в мир
не избирают времени:

в жнитво и в сенокос, в глухую ночь осеннюю,
зимой, в морозы лютые, и в половодье вешнее – иди куда зовут!

Идёшь безотговорочно. И пусть бы только косточки ломалися одни,

– нет! всякий раз намается, переболит душа.

Не верьте, православные, привычке есть предел:
нет сердца, выносящего без некоего трепета
предсмертное хрипение, надгробное рыдание, сиротскую печаль!

Аминь!..Теперь подумайте, каков попу покой?.."

Крестьяне мало думали, дав отдохнуть священнику,
они с поклоном молвили:

"Что скажешь нам ещё?"