Сергий... Не твое это. Иди в "Армию", в спорт, в политику. Литература - не твоя стезя.

Я бы не назвал Шукшина и Есенина интеллигентами...

Сергию: это - не миссионерство. Это обращения к Православным в тонкой сказочно-притчевой форме. Написано талантливо, читается легко, для Православных - поучительно.

А чему они учат? Что креститься ненадо?

а кем бы назвали?

Интеллигент - суть удалено ходячее.

Сергий... Нет слов у меня... Литература - не твоё. Как-нибудь приедешь - расскажу.

Русскими Народными литераторами.

ну вот это вот всё ещё большую путанницу в понятие "интеллигент" вносит
когда Вы говорите "интеллигент" что под этим подразумеваете?

Ой, Наталья... что-то среднее между настоящим дворянином и советским человеком шутка)

что Вы подразумеваете под "настоящим дворянином" спрашивать не буду

ещё одна книга Кучерской "Бог дождя" - про непростые взаимоотношения с духовником
но несмешно!

Жаль, что не смешно. Но все равно, прошу сей материал отрывками здесь поместить.

"Аня шла к остановке и крошила застывшие в следах ледяные лужицы - так она будет сокрушать свои грехи. Аня зашла в магазин, встала в очередь, перед ней стояли две женщины, которых она только что видела на службе.. Мир послушен и гибок, прозрачен и постижим. Те, кто живет в церкви, такие же люди. Грешат и ошибаются, как все, но просто ещё и каются, сбрасывают с плеч тяжкую ношу. Христианство человечно, оно исполнено высокого снисхождения к человеку и удивительного тепла, потому что признает неизбежность слабостей и предлагает способ разрешать их из необратимой безысходности - такой простой способ."

"- Отче, да ты просто не знаешь. - донеслось до Ани. "Ты!" Отче! Не знаешь! Дальше слушать было невозможно. Наверное, отец Антоний мог чего-то не знать, но говорить ему это вот так, открыто, в лоб... Называть его на ты? Не может, не может быть."

"- только меня рукоположили и на второй день священства в храм пришла женщина-убийца. Господь привёл эту женщину до этого я ведь только в книжках читал что бывают убийцы, а вот она задушила собственную свекровь и была в таком отчаянии.."

"- невозможно, невозможно изо дня в день слышать об этих бесчисленных абортах, изменах, блуде и так это говорится будто ну а как же иначе что же деалть когда с этой темой приходят совсем девочки меня буквально охватывает ужас приходит девушка и сообщает что она жила с собственным отцом или старушка которой почти сто лет рассказывает что в 1929 году папа пока мама была в больнице использовал её вместо мамы или приходят гомосексуалисты которые уже и сами не рады но не знают как им от этого избавиться и рассказывают про свою жизнь или здесь же в храме подкладывают любовные письма и не анонимные а потом ходят по пятам
- что же ты делаешь
- что с ними сделаешь стараюсь не обращать внимания говорю что это невозможно отчитываю как детей"

"Во Христе - не во Христе - это отбольшого ума. Не надо. Ты будь поглупее. Ты вот всё думаешь-думаешь, мне уже восемнадцать лет, грехи, падения... Не обижайся, но ты ещё такая маленькая, - он засмеялся, - да мы все, все мы - в духовной жизни младенцы. Живи как живешь, выполняй заповеди, ходи на исповедь, молись. И всё. У тебя молитвослов то есть?
- Есть.
- Утреннее-вечернее правило читаешь?
- Не всегда.
- Ну вот. О чем тут можно говорить? Вот тебе и не во Христе, прости Господи, - он перекрестился. И накрыл ей голову епитрахилью."

Умная эта женщина. И пишет хорошо.

Тут-то кончился отпуск. Антоша боялся, как школьник.
- Мне завтра выходить на службу, - говорил он по телефону с трепетом.
- Ну и что же?
- Аня, после такого отпуска…
- Ничего, ты завтра же войдёшь в ритм.
Однако и Аню восстановление батюшки в священническом чине застало врасплох. Он был священник, он был монах, он был её духовный отец. Это было немыслимо, она любила его – не как священника. Она.. Боже, да они вместе пили! Колющее пузырьками шампанское «Советское» и бренди «Шатобриан»! Но пришлось смириться. Новый отец Антоний, открывшийся ей, никуда не исчезнет и начав служить.
И действительно: он по-прежнему звонил, и Аня снова звала его в гости – благо храм находился в нескольких трамвайных остановках от её дома.
- Приходи завтра, я целый день дома.
- Завтра я служу, тогда после крестин.
После службы он бывал особенно глубок, прекрасен – по-хорошему уставший человек возвращался после работы, и долго сидел тихий, приходил в себя:
- Знаешь, сегодня мне досталось. Целый храм исповедников.
Потом они вместе обедали, уже никогда не пили больше, отец Анатолий оживал, делался прежним, веселым, добрым, злым. Отчего-то Ане очень хотелось чтобы это было на что-то похоже… Например, это просто к ней заезжает после службы добрый старший друг – что тут такого? Ну тогда не друг, просто священник. Но зачем он заезжает? Как кто? Как пастырь или как… друг? Она путалась и затыкала глотку этой дурной бесконечности вопросов, только почему-то никак они в ней не смолкали, никак было не унять. Да что ж такое? Да не всё ли равно, кто – друг, недруг, брат, сестра, товарищ… Как-то подло это было: вопросы не только задавались помимо её воли, приходили сами собой и ответы, и вот оно: мужья так приходят домой, Аня! Хрипло так и противно кто-то шептал ей в уши: «Му-жья!», но, не дрогнув, посылала она все эти глупые голоса вот именно туда.
Отец Антоний наконец уловил её смятение и заговорил первый.
- Ты как будто меня каждый раз немного боишься… Понимаю. Я и сам боюсь. Батюшка в гости! Но знаешь, почему это?
- Почему?
Она замерла: сейчас она наконец успокоится!
- Да потому что священник – человек. Такой же, как все. Но никто не желает этого понимать. Людям, народу Божьему, - отец Антоний хмыкнул, - удобно иметь под рукой не такого же, как они, человека, а старца, пастыря! Вот его и возводят, выталкивают чуть не насильно туда, где ему совеем не место. На рол старца. А я не старец, понимаешь, и не пастырь никакой, я никто.
- Но ты же служишь, совершаешь таинства.
- Да таинства совершаю не я. Хоть ты-то меня не расстраивай. Таинства вершатся благодатью Божией. Я только инструмент. Ржавый молоток в руках Господа, - он усмехнулся печально. – Мне кажется, происходит страшная ошибка у нас в церкви, подмена. И ужасно, что никакого сопротивления этому безумному народу, который не ведает что творит, со стороны духовенства тоже не оказывается. Батюшки, уж скажу тебе, да ты и сама видишь, батюшки надуваются, их распирает – как же, я пастырь! Я спасаю души людей. Я - представитель Церкви, и значит, право имею говорить от её имени. Сами батюшки в это искренне верят.
- Я помню, ты писал мне про младостарчество, да?
- Да, и это тоже. Получается страшная вещь: священство и народ – разведены по разным полюсам – самодовольством одних, слепотой и безволием других. Больше всего на свете люди боятся ответственности и валят её на плечи духовников, ни за что не хотят сами принимать решения, проявить личную волю…
Он забыл даже про любимую свою жареную картошку с луком, и, похоже, забыл с чего начал.
-Батюшка, остывает.
- Понимаешь, никто уже не хочет видеть во мне человека. А я тоже человек, Аня, слабый и грешный. И думаешь, я не пробовал? Пробовал, сколько раз уже, пробить эту стену, стать человеком среди людей, принимал даже самые отчаянные меры – шарахаются! Нет! Только не это. Стой там, куда мы тебя поставили. Изволь оставаться недоступным, далеким пастырем, который указывает нам как жить, куда идти. Учи нас, руководи нами! Вот и учишь, и руководишь, - он вздыхает, встаёт, подходит к окну.
- Но ведь это по долгу службы?
- Кто это понимает? Думают: учит, потому что святой. А какой я святой? Ты видишь.. Христиане – все предстоят Богу, но это забыто, смазано, и – раз! Священник – сверхчеловек. А народ – тупое, забитое стадо. Это ошибка всей церкви, но никто её не хочет, не думает исправлять…
Не убедил, не убедил, батюшка. Священство, народ, стадо, слабый, грешный – всё правильно и так смиренно. Да, только мужья так приходят домой, Аня!