Анна Берзинь уже в конце 50-х годов, вспоминая о похоронах Есенина, писала: «Утром предполагалась гражданская панихида, но я знала, что мать Сергея отпевает его заочно у ранней обедни, и она хотела непременно предать его земле, то есть по христианскому обряду осыпать, рассыпая землю крестообразно. Она хотела в Дом печати привести священника с причетом, чтобы тут же совершить обряд отпевания, и пришлось долго ее уговаривать, что гражданские похороны с религиозным обрядом несовместимы. Отговорить ее от того, чтобы она отпевала Сергея заочно, я не смогла и не особенно уговаривала. Это было ее дело...».

это первое что вспомнилось, а так многие мемуаристы пишут об этом, ну ти у Куняевых, конечно, этот факт также присутствует

...В фонде П. И. Чагина ... хранится ... один листок без даты, на котором рукой Есенина под заголовком «Пример» записан следующий текст:

Чтой-то солнышко не светит,
Над долиною туман.
Аль уж пуля в сердце метит,
Аль уж близок трибунал.

Ах, доля! Неволя!
Глухая тюрьма.
Долина. Осина.
Могила темна.

На заре каркнет ворона,
Коммунист, взводи курок!
В час последний похорона
Укокошат под шумок.

Ах, доля и т.д.

Опубликовано: газ. «Московский комсомолец», 1974, 18 окт., № 245 — ст. 1—2; полностью — сб. «С. А. Есенин. Материалы к биографии». М., 1992, с. 263 — факсимиле.

О песне «Чтой-то солнышко не светит...» писали Е. А. Устинова и В. И. Эрлих.

Устинова вспоминала о пребывании Есенина в Ленинграде в ноябре 1925 года:

«Есенин ‹...› к нам в номер гостиницы «Англетер» ‹...› пришел не один — с поэтом Н. П. Савкиным. Читал свои последние произведения. В этот его приезд мы виделись два раза. В день отъезда он пел хрипловатым приглушенным голосом вместе с Савкиным рязанские частушки: «Что-то солнышко не светит... ‹далее следуют семь строк песни с некоторыми разночтениями›» (Восп., 2, 354).

В воспоминаниях «Четыре дня», написанных 28 января 1926 года, Эрлих привел один куплет и припев из нее, заметив, что это была у Есенина «любимая в последнее время песня» (сб. «Памяти Есенина». М., 1926, с. 95, 97).

Песня, несколько строф из которой Есенин привел как пример в листках «Формы» и о которой вспоминают Устинова и Эрлих, родилась среди тамбовских повстанцев — участников крестьянского мятежа под руководством Александра Степановича Антонова (1888—1922).

Приводим (в сокращении) один из вариантов этой песни, записанной литератором Р. М. Акульшиным (псевдоним — Родион Березов) от бывшего красноармейца Федора Давыдова, участвовавшего в подавлении восстания:

Что-то солнышко не светит,
Над головушкой туман.
Ай уж пуля в сердце метит,
Ай уж близок трибунал.

Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Долина, осина.
Могила темна.

Где-то черный ворон вьется,
Где-то совушки кричат...
Не хотелось, а придется
Землю кровью орошать!

Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Долина, осина,
Могила темна.

Поведут нас всех под стражей,
Коммунист взведет курок.
На тропинке, на овражьей
Укокошат под шумок.

Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Долина, осина,
Могила темна.
‹...›

«В литературных кругах Москвы в продолжение многих лет песня «антоновцев» была весьма популярной. На каждой вечеринке меня просили:

— Родион, спой «антоновцев»!»

(Березов Родион. Последняя песня
«антоновцев». — Газ. «Новое русское слово»,
Нью-Йорк, 1950, 18 июня).

По рассказам некоторых современников (Н. Л. Брауна, А. А. Прокофьева), они слышали песню тамбовских повстанцев от Николая Клюева.