... Было это вскоре после Великой Отечественной году в сорок седьмом. Времена были голодные, народ ещё не отошёл от войны, фронтовики часто и много пили, стараясь водкой приглушить ужасы пережитого. В этом деле, правда, и те, кто не был на фронте по брони или по возрасту, не сильно отставали.


... Как-то днём дед Евсей, уже изрядно выпивший, ужас как возжелал добавить ещё маленько. Страсть хотелось "залить за воротник". И воротник-то был, только залить-то за него было совершенно нечего. Желание однако было столь сильно, что решился он на безнадёжное: попросить денег у своей старухи. Войдя в избу, посмотрел на неё умильно и произнёс:
- Болят старые раны...
- Полезай на печку, погрей косточки, - участливо предложила бабка Агафья.
- Мне бы, это... изнутри погреться, - с надеждой попросил дед Евсей.
- Так я мигом тебе чайку с патокой сварганю, мне тут намедни кума кукурузной патоки принесла - сладкая, что мёд, и самовар ещё не остыл, - ворковала заботливая старушка, якобы ничего не понимая.
- Дашь ты мне, старая, на поллитру или дальше измываться будешь?! - свирепея рыкнул дед.

Бабуся была не из пугливых. Возведя очи к небесам возопила о погубленной им, пьяницей, молодости, безмерных страданиях, выпавших по его милости на её жалкую долюшку, и так ловко вставляла в свой плач обиднейшие сравнения, что дед Евсей смекнул, что денег ему не видать, и решил надуться всерьёз.
- Так не дашь, старая, на поллитру?

Та в ответ разразилась новой тирадой о своей несчастной с ним жизни, попутно объясняя деду не в самых корректных выражениях, кто он таков, и куда ему следует идти.
- Ну и чёрт с тобой, старая скряга, пойду повешусь! - и хлопнув дверью направился в сарай.
Бабка Агафья же, ласково проводив его фразой: "Удавись ты, пьяница проклятый", - безмятежно захлопотала по хозяйству.

В полумраке сарая, тяжко мучаясь чувством попранного достоинства, помноженным на неудовлетворенное желание "залить горе", Евсей глубоко страдал. Хотелось наказать старуху, но от мысли поколотить её он сразу же отказался. Будучи женщиной крупной и крепкой, Агафья с помощью кочерги давно объяснила ему, что драться нехорошо. Шибко больно бьётся проклятая баба. Обидно!

Да, и данное бабке обещание повеситься не давало ему покоя. Задразнит теперь болтуном и пустобрёхом...

Взял верёвку, установил чурбачёк устойчивый, залез на него и верёвку привязал к балке. "Ну вот! Мужик сказал, мужик сделал!" - подумал Евсей и подергал верёвку, проверяя на крепость. "Пожалела мужу на пузырь, жадоба старая, теперь на поминках раскошелится, карга!" - и мстительно усмехнулся.

Помирать, однако, совсем не хотелось.

"Пугану-ка старую, как следует! Обвяжусь вокруг пояса, надену полушубок, верёвку сзади из под воротника выпущу, чурбачок выбью, голову набок - настоящий висельник! Вход в погреб у нас через сарай, скоро Агафья пойдёт за овощами и салом для борща. Тут-то я над нею и посмеюся!"

Сказано-сделано. Чурбак ножкой оттолкнул - висит. Не шибко удобно, но ничего, терпимо, да и дело больно славное.

Вскоре Агафья направилась за продуктами. Увидав мужа висящим, всплеснула руками, выронила миску, закричала, заплакала! Запричитала:
- Милый ты мой, родимый, на кого же меня бедную бросил? Дура, дура я старая, пожалела мужику на бутылку. Ой горе мне, горе одинокой!

Деду даже жаль её стало. Хотел было её утешить, голос подать, да она за голову схватившись, плача и причитая, побежала к соседке за помощью.

Евсей попытался слезть, да не тут-то было! Узел под полушубком, балка высоко, верёвку обрезать нечем. Пришлось ждать, пока бабка наплачется и вернётся назад с товаркой. Ждал-ждал, да и сморило старика, задремал маленько.

Тем временем "безутешная вдова" привела в сарай соседку.

- Ты, кума, побудь с ним, посиди, а я за участковым побегу! - и, всхлипывая, направилась за милиционером.

Времена, как я говорил, были тяжёлые. Увидев раскрытый погреб, Марья не справилась с искушением. Пугливо косясь на покойничка, она кинулась к полкам, схватила кусок сала и хотела уже быстренько, пока не вернулась хозяйка, оттащить сало домой, но тут от шума проснулся дед и возмутился такой низости:
- Марья! Сало-то оставь!

Соседка рухнула, как подкошенная.

- Господи, убил старую, - испугался Евсей, попытался высвободиться, но снова безуспешно. Услышав же голос участкового, дед Евсей совсем оробел и решил "ожить" позже, авось как-нибудь будет попроще.

Через минуту появились бабка Агафья с милиционером. Увидав Марью, лежащую без чувств, но со здоровенным куском сала в обнимку, Агафья совсем растерялась: то ли причитать по мужу, то ли помогать куме, то ли ругаться по поводу стыренного сала.

Поняв, что женщина дышит, участковый велел:
- Давай, разберись, там, с ней, - а сам поставил упавший чурбак, забрался на него и стал перочинным ножом перерезать верёвку. Дед же, не желая упасть, крепко обнял его за талию...

Возопив благим матом, перепуганный милиционер дёрнулся назад, чурбан вылетел из под ног, и они с грохотом рухнули вниз.

Страж порядка приземлился на край чурбака, дед Евсей сверху.

Если бы участковый не сломал себе два ребра, дела бы вовсе не было. А так, состоявшийся суд приговорил деда Евсея к двум годам условно. За мелкое хулиганство.