Иван Донов* писал(а):
А что ссылки нет? Один еврей, сидевший при Сталине в лагерях, рассказал.
Весомый, а главное надёжный источник.
И не стыдно на художественное произведение еврея, напечатанное в журнале, ссылаться?
Естесственно у него никаких ссылок и кроме его "откровений", больше нигде эти "сведения из секретных архивов" не встречаются.
Воспоминания русских детей подойдут?
...“Уже была полная большевистская власть. На улицах все деревья были срублены и многие дома были разрушены. По улицам ходили солдаты без погон и с ружьями. Часто я видел в окно, как эти солдаты вели куда-то мужчин, женщин и детей. Все это было в N, я помню очень смутно; помню, как на моих глазах два каких-то жида комиссара и солдаты зарезали женщину и двоих детей и как у одного из жидов были окровавлены все руки кровью невинных младенцев. На меня этот случай произвел очень сильное и потрясающее впечатление, я в этот же день очень сильно заболел, и мне в бреду все время мерещился страшный жид комиссар с окровавленными руками и двое детей.
Потом при наступлении большевиков мы бежали, и сколько страшных картин, которые не мог никто бы описать, пришлось мне увидеть, — все было в крови, и ручьи крови текли по всему пути железной дороги и ярко выделялись на белом снегу. Всюду по пути большевики резали убегающих.
http://mydocx.ru/9-51559.html“Арестовали отца... Нам не дали даже попрощаться, сказав: “На том свете увидитесь”... После их ухода мы стали молиться за спасение отца... Только через месяц нам удалось его увидеть на работах по погрузке вагонов... Пришли немцы... Отец вернулся... Ему перебили ногу и укоротили руку. (В чрезвычайке или в работах — неизвестно)... Опять большевики... Отец опять попал в чрезвычайку, где он заболел. Чтобы лечь в больницу (которая была при тюрьме), нужно было сесть кому-нибудь из семьи на его место. Мать и сестра, как женщины, не могли, пришлось идти мне. Просидел я в ней 21/2 недели. За этот срок меня 4 раза пороли шомполами за то, что я не хотел называть Лейбу Троцкого благодетелем земли русской и не хотел отказаться от своего отца... Каждую ночь совершался обход чекистов... заключенных уводили в нижний этаж на пытки и расстрелы... Однажды после обхода меня взяли в число заключенных идти в подвал. Я не понимал ничего. Голова шумела. Я думал о другом. Мне что-то говорили друзья отца, но я не слушал. Мне хотелось молиться и я не мог.
В 12 часов ночи за нами пришли красноармейцы, с которыми была одна женщина. Построив нас по росту, они отвели в подвал, темный, сырой, с каким-то неприятным запахом. Раздев нас догола, среди нас были и женщины, они отобрали несколько офицеров и поставили к стенке. Прогремели выстрелы, раздались стоны. После первых жертв женщина комиссар отобрала женщин и передала красноармейцам для потехи у нас же на глазах. Я находился в каком-то оцепенении... Ко мне подошла чекистка и сказала: “Какой ты красивый мальчик. Знаешь что! Идем со мной на ночь и ты будешь счастлив. Ты многое узнаешь и станешь моим товарищем”. Не слыша моего ответа, она грубо засмеялась и потащила меня в смежную комнату. Не помня себя, я закричал и заплакал. Она оттолкнула меня и сказала: “Уведите назад этого паршивца, я сегодня не в настроении”. Очутившись в камере, я потерял сознание. Очнулся уже дома, на своей кровати с перевязанной головой. Папа выздоровел и сменил меня. Я уже больше трех недель лежал в горячке. (Приближалась Добровольческая армия.) Придя домой, я застал... сестру в слезах. Ничего не говоря, сестра указала на газету. Я взял и опустились руки. Там было написано, что сегодня ночью отец и другие будут расстреляны, как бывшие офицеры-черносотенцы.
...“Злоба против большевиков-убийц и разрушителей вспыхнула с необъятной силой; месть закипела в крови. Я решил поступить в добровольческий отряд и поступил. Одна мысль занимала меня — отправить как можно больше ненавистных мне “борцов за свободу”. С трепетом прижимал винтовку к плечу и радовался, когда видел, что “борец за свободу” со стоном, который мне казался приятной музыкой, испускал дух”.