Октябрь 1993 (продолжение 2)
-- Не слепи глаза, кто это?
-- Здорово, мужики, - раздался бархатистый баритон одного из замов Баранникова.
-- Здоровее видали. Заходи.
Чекист пристроился на краешке стола.
-- Альфочкой запахло. Уже выдвинулась. Вокруг снова выставили оцепление - ОМОН, все с полным боекомплектом. Хотите послушать, о чем они говорят.
Он включил трофейную милицейскую рацию, покрутил настройки. Из динамика сначала доносился бессвязный хрип, потом сквозь него прорвался грубый мужской голос.
-- Эй, вы, пидоры белодомовские, слышите меня?
-- Слышим, - миролюбиво ответил чекист.
-- Завтра ты меня не только услышишь, но и увидишь, - пообещала рация, - но это будет последнее, что ты увидишь в своей жизни.
Разговор в таких тонах продолжался довольно долго и я, было, начал терять к нему интерес, - но тут прозвучала фраза, которая заставила навострить уши:
-- Константинов, слышишь меня? Завтра мы тебя повесим за яйца!
-- Странно, выходит, они меня знают?
-- Знают. И это не сулит Вам ничего хорошего, - прокомментировал ситуацию чекист, - Я бы на Вашем месте сделал из этого соответствующие выводы.
-- Какие? – наивно поинтересовался я.
-- Ноги надо делать, пока не поздно, - зло процедил он, - Игра сыграна, ловить здесь нечего. Баркашовцы уже ушли. Я тоже сейчас уйду, пока подземные коммуникации не перекрыты. Могу составить Вам компанию.
-- Нет, спасибо. Я остаюсь.
-- Напрасно. Мышеловка скоро захлопнется: никаких шансов на спасение не будет.
-- Ну, что же, не будет – значит, не будет. Я депутат, мое место здесь.
Пожав плечами, чекист вышел, резко хлопнув дверью.
Разбудил нас шум выстрелов: стреляли много и часто. Похоже, началось.
Окна моего кабинета выходили во внутренний двор и, чтобы разобраться в ситуации, я выскочил в коридор. Пробежался до торцевого окна, глядевшего в сторону Конюшковской улицы. Открывшаяся взору картина не оставляла никаких сомнений: от здания гостиницы «Мир», стреляя на ходу из автоматов, короткими перебежками, как на учениях, двигалась цепь солдат. За их спинами стояли несколько БТРов, на броне которых расположились люди в черных кожаных куртках. Башни БТРов, развернутые в сторону Белого дома, вели безостановочную стрельбу длинными глухими очередями.
Сломя голову побежал по коридору в противоположную сторону; вот еще одно торцевое окно, выходящее на Глубокий переулок и Рочдельскую улицу. Отсюда картина выглядит еще рельефнее: по улице прямо на нас медленно движутся три бронетранспортера, стреляя на ходу по перекрывавшей улицу баррикаде. К БТРам жмется несколько десятков солдат, прикрываясь их броней. Они тоже ведут беспорядочный огонь, то по баррикаде, то по окнам Белого дома.Нападающие все ближе, они как на ладони, видны даже детали амуниции. У окна за ручным пулеметом устроилось двое казаков, один из них неторопливо водит стволом, сопровождая перемещения военных, но огонь не открывает. В это время в окно залетает первая пуля, еще шальная, не прицельная: она шаркает по потолку и уходит рикошетами куда-то вглубь коридора.
-- Ложись, убьют! – орет второй казак и рывком валит меня на пол.
-- Почему не стреляете? – спрашиваю чужим, незнакомым самому себе голосом.
-- Приказ Руцкого: без команды не стрелять. Ждем команды.
А в это время из переулка выскакивает похожая на легкий танк гусеничная БМП и, оторвавшись от пехоты, в момент преодолевают сотню метров до первой баррикады. Баррикада жиденькая и не выдерживает удара многотонной бронированной машины. Вот она, неуклюже задрав нос, переваливается через остатки баррикад и прорывается на площадь, где лихорадочно мечутся наши защитники. Их несколько десятков человек, все безоружны, лишь у нескольких в руках бутылки с зажигательной смесью. Несколько бутылок летит в сторону БМП – бесполезно: одна разбивается перед носом машины, другая за ее хвостом, одна или две попадают на броню, но огонь не вспыхивает.
А хищная башня, вооруженная скорострельной пушкой, бешено вращается, выискивая себе подходящую жертву. Короткая очередь - и один из бесстрашных метателей падает на асфальт, за ним второй, третий. Упавший пытается отползти в сторону, но гусеницы машины настигают его и расплющивают по асфальту.
В бессилии смотреть на эту расправу выше человеческих сил и казаки, тяжело матерясь, отворачиваются.
Здесь от меня пользы – ноль. Отползаю от окна, поднимаюсь и ухожу. В голове – чехарда из обрывочных мыслей и отвратительных чувств.
В фойе второго этажа, возле лестничного проема встречаю Макашова с несколькими офицерами, устанавливающими крупнокалиберный пулемет.
- Альберт, что происходит? – спрашиваю у него, без особой надежды получить вразумительный ответ.
Макашов спокоен, но взгляд потухший, да и фирменный берет сидит на нем не так щеголевато, как прежде.
-- Идет штурм.
-- Это я вижу, почему не стреляем?
-- Приказ Руцкого: открывать огонь только в случае проникновения штурмующих внутрь здания.
-- А люди на баррикадах умирают без оружия?
-- Теперь оружие выдается всем желающим.
-- Давно?
-- Уже десять минут. Но желающих пока не много.
-- Странно, что они вообще есть: половина бойцов ушла ночью, вторая полегла на баррикадах. На что, интересно, рассчитывают вожди?
Альберт мрачно усмехается:
-- Александр Владимирович ждет обещанной помощи от своих любимых летчиков.
-- Есть шанс дождаться?
-- Не думаю.
Огонь по Дому Советов все усиливается: в кабинетах и холлах поют пули, в коридорах скапливается все больше раненых. Одни просят воды, другие громко стонут, некоторые зовут священника. Отец Алексей Злобин делает свое дело: не кланяясь пулям, он появляется в насквозь простреливаемых местах, чтобы причастить умирающего, и смертельно раненые успокаиваются, услышав его негромкий голос.
По внутренней связи передается распоряжение Хасбулатова: всем депутатам и сотрудникам, не имеющим оружия, собраться в зале Совета национальностей. Там нет окон и, вообще, считается, что это самое безопасное место. Захожу туда: темнота, горит лишь несколько свечей, мужчины подавлены, женщины испуганы. Ощущение склепа.
Депутат и физик Михаил Челноков читает стихи, кто-то поет песню: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза». Хасбулатов сидит в президиуме - молчаливый и очень бледный. Из-под пиджака, нелепо и бесполезно, выглядывает край бронежилета. Руслан пробует шутить, но шутки получаются невеселыми, как на похоронах.
-- Очередное заседание Верховного Совета объявляю открытым, - произносит он с кривой улыбкой на губах.
Оставаться в зале неприятно: общее чувство обреченности здесь сгущается до состояния тумана. Отправляюсь в свой кабинет, но не добираюсь до него: весь коридор нашпигован пулями, они визжат низко над головой и вгрызаются в стены прямо перед носом. В холле третьего этажа, несколько деловитых офицеров ищут добровольцев прикрыть одну из лестниц.
-- Штурмующие уже проникли в здание, - озабоченно рассказывает один из них, - зачищают первый этаж. Нужно перекрыть лестницу черного хода. Один боец есть – кивает он в сторону светловолосого худощавого парня в комбинезоне защитного цвета. Длинные волосы парня перетянуты по лбу чем-то вроде ленты, и от этого в его облике появляется что-то былинное – этакий славянский инок из исторического кинофильма.
-- Один боец есть, нужен второй.
Я молча поднимаю руку. Кажется, все равно умирать.
Мы с «иноком» беремся за эту неблагодарную задачу: устраиваемся в пролете третьего этажа, раскладываем оружие, гранаты, ждем. Проходит полчаса, час, полтора часа. Снизу раздаются выстрелы, взрывы, иногда голоса. Нервы напряжены так, что вот-вот полопаются, как перетянутые гитарные струны. Но никого нет. По этой лестнице подниматься никто не спешит. Не видать ни своих, ни чужых.
-- Странный штурм, - ворчит парень, - странная оборона. Бардак какой-то. Сходил бы ты разведать обстановку, от тебя проку все равно не много.
Отправляюсь в фойе, там курят люди.
-- Смотри, сколько народу собралось на том берегу Москвы-реки, - один из них подводит меня к большому окну, - аншлаг, как в театре, все билеты проданы.
И, действительно, противоположная набережная полна народу, много зрителей и на Калининском мосту. Там же стоят танки, есть они и на набережной.
-- Дай-ка бинокль, - прошу офицера.
Сильная оптика позволяет рассмотреть подробности: народу туча, много молодежи, есть семьи с детьми. Некоторые запаслись бутербродами и термосами с кофе. Любуются редким зрелищем, перекусывают, смеются.
-- Ну, что, насмотрелся? – мрачно бросает офицер.
В это же мгновение раздается первый выстрел из танкового орудия, снаряд взрывается высоко над нашими головами - где-то на уроне восьмого этажа.
Но ощущение такое, что перекрытия вот-вот начнут складываться, как в хрупкой спичечной конструкции. Сверху сразу же сильно потянуло гарью.
Второй выстрел, третий, четвертый…
Все здание ходит ходуном.
-- Уходим! – кричит офицер, - Здесь все простреливается.
Потом выяснилось, что во всех танках сидели сборные экипажи наемников за деньги – подонков собирали по всему Московскому округу, желающих марать руки среди танкистов оказалось немного.
Снова оказываюсь возле зала, где собрались депутаты. Сверху доносится страшный грохот разрывов, на голову сыплются куски штукатурки. Слышу разговоры:
-- Все бессмысленно, нужно сдаваться.
-- Давно идут переговоры о капитуляции. Руцкой просит гарантии безопасности для людей.
Бегу искать «инока». Он на том же месте, где я оставил его. В одной руке сигарета, в другой – автомат.
-- Что, артиллерия заработала? – спрашивает он.
-- Танки.
-- Хрен редьки не слаще.
-- А здесь что?
-- Скоро пойдут. Уже предупредили.
-- Как предупредили?
-- Так: снизу кричат: «Эй, там, наверху, сваливайте. Через полчаса пойдем. В живых никого не оставим».
-- Нужно уходить, все равно, скоро капитуляция. Переговоры о сдаче уже идут.
Парень помолчал, переваривая новости.
-- Мне сдаваться нельзя, я в спецподразделении служил. Узнают, кто я – замочат. Да и вообще – смысла нет.
-- Что ты собираешься делать?
-- Пойду на верхние этажи. Здание большое, целиком его зачистят не скоро. Дождусь темноты, попробую прорваться.
-- Рискованно!
-- Не более, чем выпивать три бутылки водки за вечер – что я проделывал неоднократно, - грустно усмехнулся тот, - Ладно, решено!
-- Эй, наверху! – гулко раскатился снизу зычный голос спецназовца, - Сья…те, если жизнь дорога! Мы идем.
Я не стал их дожидаться и быстро рванул по направлению к залу Совета Федерации, где все еще ждали своей части депутаты. У зала толпился народ.
-- Капитуляция! Руцкой и Хасбулатов практически договорились, - ребята торопливо делились свежими новостями, - здесь уже «Альфовцы» - у Руцкого.
-- Альфовцы, альфовцы! – эхом разносится в коридоре..
К залу Совета Федерации, в сопровождении нескольких депутатов и Баранникова, подходят два немолодых офицера в характерной экипировке «космонавтов». Вошли в зал. Один из них поднялся на трибуну:
-- Мое воинское звание подполковник, - без всякой аффектации, начал он, - У нашего подразделения приказ – овладеть Белым домом. Мы люди военные и приказ выполним. Но крови мы не хотим. Мы понимаем, что здесь находятся не террористы, а народные депутаты. И сделаем все, чтобы вывести вас отсюда живыми. Наше предложение: защитники Белого дома немедленно прекращают сопротивление и складывают оружие. А мы образуем коридор и обеспечиваем ваш безопасный выход из здания. На Краснопресненской набережной вас будут ждать автобусы, которые развезут вас по домам. Ваша безопасность гарантирована – даю слово офицера!
-- Согласны, – нестройным хором ответило сразу несколько человек.
Вскоре появился Хасбулатов; он был спокоен, но мертвенно бледен.
-- Решение о капитуляции принято, - устало сообщил он.
Депутаты потянулись к парадному входу в Дом Советов, широкая лестница от которого спускалась к набережной. Там нас уже ждали автобусы. По бокам лестницы выстроились альфовцы, в полной космической экипировке, а внизу за автобусами толпилась серая ментовская масса, матом и улюлюканьем встречавшая побежденных.
Первыми провели Хасбулатова и Руцкого. Руслан Имранович, выглядел как йог, улетевший в астрал. Он смотрел прямо перед собой и, кажется, ничего не видел, спотыкаясь на ровном месте. А в глазах у Руцкого стояли слезы.
Вслед за вождями потянулись депутаты: я успел попрощаться с некоторыми из них, но сам не спешил спускаться, остановившись на лестнице для последнего перекура.
-- Депутат Константинов? – незнакомый голос за спиной.
Оглянувшись, я увидел молодо офицера-альфовца, в шлеме, напоминавшем водолазный, и с навороченным автоматом в руках.
-- Да, Константинов.
-- Илья Владиславович?
-- Совершенно верно.
-- Вам нельзя садиться в автобус.
-- Почему?
-- Вас убьют. Есть негласное распоряжение ликвидировать Вас.
-- Чье распоряжение? – по-детски беспомощно спросил я.
-- Догадайтесь сами, - без улыбки ответил альфовец.
-- Что же мне делать?
-- Уходить.
-- Как? Кругом все оцеплено.
-- Я выведу Вас.
-- Я не один, - занервничал я, - со мной два помощника.
-- Пусть идут с нами.
Офицер круто развернулся и повел нас вдоль горящего здания Белого Дома в сторону Глубокого переулка.
-- Эти со мной, - кивнул он ОМОНовцам из оцепления, и те безропотно пропустили нас.
-- Ну а дальше уж сами как-нибудь, - напутствовал он нас вместо прощания.
-- Спасибо! – крикнул я альфовцу в спину, но тот, не оборачиваясь, только махнул рукой.
Чтобы не идти по насквозь простреливаемой улице, мы нырнули в проем между домами и пошли длинным московским двором, рассчитывая выйти на параллельную улицу. Но впереди нервно застучала автоматная очередь, и мы решили отсидеться в ближайшем подъезде. Как оказалось, там уже пряталось несколько выходцев из Белого Дома, чудом просочившихся сюда.
-- На соседней улице еще одна линия оцепления, - поделился с нами разведывательной информацией один из «ветеранов» этого подъезда, - пытаться пройти опасно. Менты - пьяные, стреляют во всех разбора. Нужно переждать.
Мы поднялись на самый верхний этаж и устроились на лестничной площадке у окна, из которого открывалась панорама медленно, как сырые дрова, разгоравшегося Белого дома. Всех депутатов оттуда уже вывезли, но стрельба там не стихала. Наоборот, она, кажется, даже усилилась. На улице быстро темнело, и в темноте было отчетливо видно, как внутри здания, на застекленных лестничных летках, вспыхивают огоньки выстрелов и всполохи взрывов. Бой перемещался сверху вниз: похоже, какая-то группа наших бойцов пыталась прорваться из здания.
«Наверное, и «Инок» там, - подумалось мне, - Дай Бог ему удачи».
Вот так и сидели мы в этом подъезде до утра, вслушиваясь в постепенно стихавшую стрельбу и вглядываясь в широко разгоревшееся пламя пожара.
Уже расцвело, а Белый дом все полыхал, исторгая из своих простреленных легких густые клубы смрадного черного дыма. Облако этого дыма заволокло уже все московское небо и расползалось по окрестным областям, донося до обитателей сонной российской глубинки весть о наступлении новой эпохи. Эпохи беспредела.
(Продолжение следует)
http://ivkonstant.livejournal.com/565299.html
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
