|
Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века. – М.: Молодая гвардия, 2012. – 428 [4] с.: ил. – (Живая история: Повседневная жизнь человечества). – 3000 экз.
Тема книги известного историка и социолога шире обозначенной в названии. Автор, конечно, фиксирует приметы быта, нравы «образованного общества» второй половины XIX века, но видит в них прежде всего знаки случившегося тогда глубокого слома в разных сферах жизни.
О необходимости решения крестьянского вопроса власть задумывалась со второй половины XVIII века. А в 1828 году в докладе Третьего отделения императору говорилось: «Почти три четверти помещичьих земель заложены... помещики не могут больше выплачивать процентов, а крестьянам не из чего вносить казённых налогов». «Дворянство беднело и вырождалось, хозяйство страны приходило в упадок», – констатирует автор и называет одну из главных, по его мнению, причин упадка: «Экономический образ мышления не был присущ ни российским монархам, ни благородному сословию». В качестве примера приводится опыт «безалаберного», «из рук вон плохого» ведения хозяйства А.С. Пушкиным и его отцом, которые закладывали крепостных, полученные деньги проедали, «даже точное количество земли в Михайловском им было неведомо…»
Обращение к текстам отечественных классиков, их биографиям – приём, используемый С. Экштутом постоянно и порой удачно. Например, он коротко и ясно объясняет экономическую суть аферы главного героя «Мёртвых душ», которая нередко ускользает от современного читателя: «Скупая у помещиков крепостных крестьян, значащихся в материалах последней ревизии – «ревизских сказках» – в качестве живых, он намеревался заложить их и сорвать солидный куш…»
С неожиданной – экономической, опять же, стороны – показана жизнь гвардейских и армейских офицеров, расходы которых «абсолютно не покрывались государевым жалованьем». Так, о героях «Войны и мира» читаем: «Оброк двух тысяч крепостных обеспечивал службу Николая Ростова в Павлоградском гусарском полку, а восьми тысяч – расточительный образ жизни гвардейца Анатоля Курагина».
Ситуация, когда «военные и гражданские чиновники не могли за счёт своего служебного жалованья добиться материального благополучия и обеспечить себе достойную старость», толкала их к злоупотреблениям. Коррупция процветала даже в среде профессоров Московского университета… Николай I пришёл к «выводу:во всей России не воруют только два человека – он сам и его наследник».
Реформы Александра II должны были решить проблемы, запущенность которых привела в том числе и к недавнему поражению в Крымской войне. Это крестьянская, военная и прочие реформы, способствовавшие модернизации страны… Но положение осложнялось крайней нестабильностью в обществе. Единомыслия не было не только у разных слоёв общества, но и внутри каждого из них, включая власть. «Молодая Россия» отличалась невиданным доселе радикализмом… «Энергия заблуждения» молодёжи была направлена не на созидание, а на разрушение». С. Экштут отмечает парадоксальный феномен: «Если в годы николаевского царствования верховная власть принципиально не желала вести диалог с обществом, то после отмены крепостного права уже «молодая Россия» 1860-х годов не хотела этого диалога… Власть, как никогда раньше, нуждалась в поддержке общества», а её клеймили позором, звали Русь к топору…
Резко выросло число студентов – только в Петербургском университете в пять раз. Столица стала «городом кружков и вечеринок». Дело дошло до студенческих волнений и временного закрытия университета. Радикализм подогревался прессой.
По словам современника, «всё было предметом отрицания: религия, родина, семья…». Ругать не только власть, но и Россию – «это была устойчивая негативная тенденция». Усиление антипатриотических, антиимперских мотивов в отечественной словесности автор прослеживает на протяжении десятилетий. Начиная с 1828 года, когда П. Вяземский написал: «У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет более ни песен для его славы, ни слёз для его несчастий». И кончая 1912 годом, когда был опубликован «Хаджи-Мурат» Л. Толстого, где утверждается «приоритет гуманистических ценностей над имперскими».
Об остром кризисе семейных ценностей речь идёт во второй части книги. Масштаб и глубина явления впечатляют: что это – Россия позапрошлого века или Рим эпохи упадка?.. Но вызывает недоумение подзаголовок «Сексуальная революция, которую мы не заметили». То есть как «не заметили»? Кто «не заметил»? Чернышевский и Тургенев, Боборыкин и Писемский, Л. Толстой и другие авторы, чьи тексты обильно цитируются?.. Здесь автор явно погорячился.
Впрочем, не только здесь. Литературные произведения, как уже говорилось, С. Экштут активно использует в качестве исторических источников. Но иногда историк не может скрыть своего недоумения, а то и досады на того или иного классика.
Суть недовольства обычно сводится к тому, что «русская классическая литература приучила образованную публику с негодованием смотреть на подлеца-приобретателя». Вот, например, комментарий к «Путешествию из Москвы в Петербург» А.С. Пушкина: «Величайший гений России не заметил, что извлечение прибыли сопряжено с ежедневным риском, следовательно, с личной ответственностью капиталиста за судьбу своего капитала и будущее своего дела». Тот же мотив возникает, когда речь заходит о Писемском, Л. Толстом, Горьком…
Всё правильно… Но могла ли наша словесность, по определению Томаса Манна, «святая русская литература», с самого начала своего существования отдавшая предпочтение сокровищам небесным перед земными и почти десять веков хранящая верность своему выбору, быть иной? Вопрос, понятно, риторический.
Александр НЕВЕРОВ
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
