http://sputnikipogrom.com/russia/9327/rules-of-vlasov/Здравствуйте, дорогие читатели. Я — Андрей Андреевич Власов, председатель президиума Комитета освобождения народов России. Я был казнен в августе 1946 года, но власти РФ до сих пор считают меня своим главным врагом, посвящая мне передачи на федеральных телеканалах. Я — то, чем пугают, чем проклинают, чем клеймят настоящих и выдуманных врагов современного режима. Мне кажется, что я заслужил право на защиту. Я попытаюсь объяснить вам, почему я вошел в историю именно так — одни ставят мне памятники и поют песни обо мне, а другие ненавидят. Я расскажу вам о своих правилах жизни.
Шаг ровней и тверже ногу,
Грудь вперед, тесней ряды.
Мы пробьем себе дорогу,
Где не торены следы.
День грядущий для нас светел,
Пусть извилисты пути.
Каждый сам себе наметил:
С кем, куда, зачем идти.(Песня русских добровольцев)1. НЕ ПЕРЕСТАВАЙ УЧИТЬСЯ. В молодости я был очень глупым, вступил в Красную Армию. Я воевал в Крыму с Врангелем, где увидел, на что способны «бездарные царские генералы». Нам так и не удалось их победить тактикой или стратегией, мы лишь выдавили их в Черное море. В 20-30-ых я посещал командные курсы и военную академию, где меня учили, в том числе, те самые бывшие царские и белые генералы, которых я тогда ненавидел. Когда кадровые императорские офицеры показали нам, какие мы красные тупые, это произвело на меня огромное впечатление: я, всё-таки, стал талантливым командиром. Эти знания позволили мне стать героем войны — меня наградили титулом «спаситель Москвы» после того, как я отстоял столицу СССР ценой стольких жизней. Уже позже, формируя Русскую Освободительную Армию, я столкнулся с немецкими генералами, гениями Блицкрига и — что самое удивительное — со старыми русскими офицерами, которые знали современную войну не хуже меня или немцев. Но от эмигрантов я научился в основном не военным навыкам. Когда я беседовал со Смысловским и Туркулом, я почувствовал что-то странное. Всю жизнь меня мучило какое-то смутное чувство беспокойства, а в решающий момент я схватил судьбу за глотку и успокоил свою совесть. Но лишь живое общение с той Россией, которую я помог уничтожить, возбудило во мне новое чувство: стыд. Мне стало безумно стыдно за свой изуродованный язык, за свои манеры, за свое невежество относительно мировой культуры и мировой политики. Я провёл главные годы своей жизни в изолированном тоталитарном государстве и ничего не знал о жизни в цивилизованной части света. Но я быстро научился понимать, я быстро почувствовал пульс времени и осознал себя уже не «антисталинским оппозиционером», а сыном великого русского народа. Свой главный урок я получил в 41, так что помните — век живи, век учись!
2. НЕ ИЩИ ТО, ЧТО РАЗДЕЛЯЕТ — ИЩИ ТО, ЧТО ОБЪЕДИНЯЕТ. Я люблю вспоминать о своих встречах с белоэмигрантами. Особенно мне запомнилась беседа с генералом Смысловским, кажется, весной 1943 года. Мы встретились в Пскове, хорошо поужинали и провели весь вечер за беседой. Мы, матерые вояки, делились армейскими историями, и я увлекся — начал рассказывать о некоторых особо успешных операциях против немцев. Так вот. Я показывал ему на карте ход боя и вскрикнул: «Вот здесь мы вам здорово наклали!». Смысловский же сразу остыл и замогильным голосом спросил: «Кому это «вам»? Я ответил: «Ну, конечно, немцам». Мой собеседник рассмеялся и спросил с ядовитой иронией: «Ах, так? Значит, вы, коммунисты, разбили здесь кровавых фашистов?». Я тоже засмеялся и, подняв голову, возразил: «Нет, я думаю иначе: здесь русские разбили немцев». Теплая улыбка украсила лицо Смысловского и он ответил с гордостью, что русские всегда были непобедимы. Я согласился, и мы продолжили пить до рассвета. Я думаю, нам было очень тяжело поначалу: меня беспокоил русско-немецкий Рубикон, а его — бело-красный. Но, в конце концов, я принял Смысловского — немецкого офицера на службе у тех людей, которых я до сих пор считаю историческими врагами России и просто ужасным народом — а он принял меня — крупного советского генерала, игравшего большую или меньшую роль в причине его изгнания. Я увидел, где кончается немецкий мундир и начинается русское сердце. Он увидел, где кончается советское воспитание и начинается русская кровь. Дорогой читатель, всегда знайте — лучше искать то, в чем вы похожи друг на друга, чем то, в чем вы различаетесь.
3. ГОРДЫНЯ — ПРИЗНАК НЕУВЕРЕННОСТИ. Кроме стыда за свое поведение и свой культурный уровень, белоэмигранты вызывали во мне ещё одно чувство: зависть. Я завидовал их пушкинскому языку, я завидовал их императорской выправке, я завидовал их знаниям происходящего в мире. Все эти люди — командиры и бойцы легендарных белых подразделений, которых нас учили уважать даже в красных академиях. Однажды Туркул по какому-то делу зашел в мой кабинет; я был занят документами и не ожидал гостей. При виде высокого гордого дроздовца солдат во мне мгновенно почувствовал присутствие Офицера (именно с большой буквы), и я автоматически встал по стойке «смирно» и чуть не отдал честь. Антон Васильевич улыбнулся снисходительно и спокойно сказал: «Садитесь, генерал». Я думаю, в тот миг я окончательно осознал, что был неправ. Ведь что я думал о них в самом начале, когда мы только начали создавать КОНР? Какие-то черносотенные помещики учат нас жить по устаревшим уставам и «снова готовят нам царский трон». Поэтому я старался держать их подальше от советского населения: ведь я его знал настолько лучше, я вырос среди него, я был одним из них. Общение с настоящими русскими людьми дало мне понять, что я ошибался. Именно эти люди понимали обрубки русскости в нас лучше нас самих; те жалкие остатки былого величия, оставшиеся в наших красных душах, целиком умещались в их благородных сердцах. Эти встречи научили меня смирению и скромности. Не гордитесь собой «просто так» — всегда кто-то знает и понимает жизнь лучше вас.
4. НЕ ПРЕДАВАЙ ТЕХ, КТО ЗАВИСИТ ОТ ТЕБЯ. Когда подлец Хозин не исполнил приказ об отступлении, моя 2-я Ударная оказалась в окружении. Меня хотели перевезти в тыл, но я отказался и не сел на последний самолет, прибывший для моей эвакуации. Чем я лучше тех солдат, которые умирали по моему приказу? Почему я должен жить, а они должны умереть? Нет, так нельзя. Я не знал, что делать. Советских я уже давно не любил — темные, жгучие чувства к партии и Сталину появились у меня ещё в тридцатых, а война их лишь усилила. Я мог бы выбрать путь Самсонова после Танненберга — он когда-то находился в той же ситуации, что и я. Он предпочел самоубийство. Но это ставило меня в тупик: мои солдаты всё так же остались бы без командира, а умирать за Сталина мне совсем не хотелось. Самсонов ведь принял мученическую смерть за Россию и офицерскую честь. А у нас не было ни того, ни другого. Тогда я ещё не знал, что мое решение станет началом очередного этапа великой Белой борьбы, о которой я имел только самые смутные представления. Но я принял решение и, оказавшись в немецком плену, согласился на сотрудничество. Часть тех солдат, за которых я испытывал глубокое чувство личной ответственности, впоследствии стала костяком РОА. К концу войны вождь Испании Франко предложил мне уйти от союзников в его страну. Он даже послал самолёт за мной, но я отказался садиться; как я и отказался в 1942 г. Я не мог бросить своих солдат, которых повел на путь Освобождения. Уже после окончания войны мне в третий и последний раз сделали предложение: на этот раз американцы хотели вывезти меня вглубь своей оккупационной зоны, предоставив соответствующие документы. И снова я не оставил своих подчиненных, я предпочел смерть со своими соратниками бегству. Уж в трусости меня никто не может обвинить. Знайте, дорогой читатель: в решающий момент, когда кто-то на вас полагается, его нельзя бросать. Это оскорбляет и его, и лично вас. И вы никогда не знаете, чем оплатится исполнение вашего долга — в этой жизни, или уже в следующей.
5. ВРАГ МОЕГО ВРАГА — НЕ ВСЕГДА МОЙ ДРУГ. Общаясь с другими перебежчиками из числа советских офицеров и с белоэмигрантами, я смог осознать в полной мере свою ненависть к советской власти. Сугубо личные обиды и расплывчатое отвращение сменились конкретной антисоветской идеологией. Но немцев я любил не больше, чем когда бил их под Москвой. Я им не доверял, не делился с ними своими планами и, по мере возможности, вёл свою игру. Я думаю, в этом я был умнее некоторых белоэмигрантов. Они, славные офицеры, всё-таки слишком сидели в своей казарме. Они любили Россию, но были развращены германской силой. Я всегда считал, что русский вопрос невозможно было решить даже при помощи ста чудесных танковых дивизий. Грубо говоря, я думал о том, как повернуть Красную Армию против Сталина, а они (и немцы!) о том, как её уничтожить. И старые русские, и немцы были солдатами не только по профессии, но и по складу ума; военная каста под Россией понимала Марсово поле и Императорские знамена. Я же понимал, что немцы — это не цель и даже не средство, а просто часть ландшафта, как буйная река, которая может быть и защитой, и преградой. Я был уверен, что Германия будет повержена свободными демократиями Запада — в первую очередь, Америкой -, а задачей РОА являлось партизанская война против Сталина с обширным вовлечением в неё частей Красной Армии. Во мне не было тяжело скрываемого пренебрежения, даже брезгливости перед советским народом; я не оторвался от заводов и полей, я считал народ не статистом, но вершителем исторических процессов. Возможно, это следы советского воспитания, но именно это сохранило во мне враждебность к немцам. Моя интуиция меня не подвела: розенберговская политика повсеместно вредила делу Освобождения, немцы нам мешали, как могли, и я постоянно находился в состоянии конфликта с ними. Я оказался прав: германская восточная политика была самоубийством. Это историческая правда, благодаря чему Германия проиграла войну. И я понял, что если есть одно большое зло, то его враг — не всегда является меньшим злом. Против Гитлера и Сталина!
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Это нацибыдло ещё не упекли в "Гермашке" за гитлерастию? Значит потом упекут 
