«…ОДИН НАРОД, ОДНА СТРАНА, И ОДИН БОГ, И ОДНА ЦЕРКОВЬ»

– Игорь Ростиславович! В сравнительно молодые годы Вы добились серьезных научных результатов и вошли в элиту науки. Не могли бы Вы вспомнить какие-то важные моменты Вашей жизни как ученого?

Вы знаете, я действительно рано начал как математик. Но в этом нет ничего исключительного. Это ведь свойство именно математики. Она не предполагает значительного жизненного опыта, собирания большого числа наблюдений, материалов, поездок каких-нибудь, как у геологов. Сплошь и рядом математик начинает думать рано. Первые мои сколько-нибудь значительные работы были сделаны, когда мне было двадцать с небольшим. С восемнадцати лет я начал работать как профессиональный математик. А в двадцать три года я защитил докторскую диссертацию. Но, повторяю, нельзя сказать, чтобы это было чем-то таким очень уж исключительным.

Я начал работать перед войной. Недавно, мы, несколько человек, вспоминали атмосферу тех лет. И удивительным образом все пришли к одному и тому же выводу, что тогда занятия наукой совершенно не давали никаких преимуществ – престижа, обеспеченной по тем временам жизни. И, тем не менее, на наш факультет, механико-математический факультет Университета, шло много народу. И я помню, что когда я заканчивал учебу, я заинтересовался этим. Видно было, что из моих товарищей – однокурсников – многие не обладали специфическими способностями именно к математике. Что же их влекло туда?

Одна сторона – это особенность самой математики. Как говорил один математик и философ, если сравнить жизнь с драмой Шекспира, историей принца Датского Гамлета, то математика будет играть роль Офелии. Она очаровательна и немного безумна. В ней действительно есть что-то необычайно привлекательное, что каждый человек даже и не обладающий особыми профессиональными склонностями чувствует.

Другая сторона – это то, что в этом был какой-то уход от тяжести жизни. Во-первых, это была не идеологическая область, не история, не философия, даже не искусство, где все равно человек находился под постоянным идеологическим давлением. Математика была далека от всякого рода приложений. Поэтому там не возникало проблем всякого рода планов или того, что тебя пошлют на какую-нибудь стройку руководить и окажется, что у тебя рабочие зэки, ты столкнешься с этой страшной стороной жизни. В математику шли в очень отдаленном подобии, но как в монастырь.

Более того, если вспомнить историю, то в России были очень яркие математики – Чебышов, Марков, например. И в какой-то степени можно было сказать, что существовала Петербургская математическая школа. Но все равно – это была лишь цепь отдельных ярких талантов. Возможна и другая ситуация, когда много, несколько десятков, скажем, ученых объединяется вокруг каких-то проблем. Такая ситуация в западноевропейской науке часто возникала уже в XIX-ом веке, а в нашей математике стала складываться после восемнадцатого года. Такой круг сложился вокруг яркого математика, потом академика, Лузина.

Это была не очень большая группа. Но, что интересно: они-то занимались наукой уже совершенно без всяких надежд на какой-либо жизненный успех. Наоборот, в голоде, в холоде. Это была очень сплоченная группа, работавшая даже с каким-то вызовом по отношению к остальным математикам, подчеркивая свою особую позицию, как всегда бывает в таких случаях.

Описывая этот кружок, один из них написал такие полукомические стихи: “Катком замерзли коридоры, горячие здесь только споры”. Они жили в холоде и голоде, при постоянном страхе, что мобилизуют на какую-нибудь трудповинность. И, тем не менее, именно тогда начался невероятно бурный расцвет советской математики. Очень быстро ученики Лузина стали переходить в другие области, создавать там свои школы. И по цепи поколений, почти все современные российские математики могут проследить свою преемственность от этого кружка.

Это произошло, во-первых, из-за самого Лузина, очень талантливого человека, который сумел осознать целый клубок проблем интересных, волнующих и в то же время доступных и преодолимых. А с другой стороны, из-за того, что тем самым они создавали свой собственный мир, в котором они смогли просуществовать.

Это было поколение моих учителей, возраста моих родителей, я много слышал от них. И вот интересно, что, сравнивая ту эпоху с нынешней, можно обратить внимание на то, что из них в то время никто не эмигрировал. В НЭП ведь были возможности поездок за границу. И многие ездили, но ненадолго, потом возвращались. Были так называемые Рокфеллеровские стипендии. На несколько месяцев человек мог поехать. Ездили обыкновенно с семьей... И, тем не менее, из московской школы, о которой я говорил, никто не остался там. А из Ленинграда, где как раз было скопление менее ярких математиков, несколько человек уехало, но далеко не из лучших. При чем не как перебежчики или невозвращенцы.. Кто-то женился в Америке – приехал сюда, уложил свою библиотеку и уехал. Это можно было. Вероятно, в Москве центр притяжения научных интересов был сильнее, а Ленинграде – слабее. И благодаря этому из Москвы никто не уехал..

А сейчас ведь никак нельзя сказать, чтобы материальные условия были хуже, чем тогда. Безусловно нет... Я много раз задавал себе вопрос об этом. И я не могу ответить себе: почему такая большая разница? Ясно, что дело в какой-то принципиальной установке. Сейчас как какой-то дурман нашел в этом отношении. Утвердилось такое представление, что прокормиться можно только черпая каким-то образом деньги из-за границы. Либо устроится туда на постоянную работу, либо ездить как можно чаще. А тогда такого не было – люди спокойно работали здесь в несравненно худших условиях. Ведь если математик уезжает хоть на 3 месяца в год, но несколько лет кряду, то нарушается та связь ученик - учитель, когда ученик может спросить совета ежедневно, постоянно растет в разговоре с учителем. На этом ведь и строились те школы, которые создали мировую славу советской математики. Теперь она распродается, не воспроизводится.

Такая разница в отношении, вероятно, связана с тем общим научным подъемом, который тогда существовал, в 20-е и 30-е годы.. Здесь был уникальный научный центр. А для настоящего математика, конечно, научные интересы важнее, чем материальная сторона жизни...

– А может быть это связанно с какой-то большей укорененностью, традиционностью тех людей?

Да, я тоже часто думаю, что и человеческий материал тогда другой был...
Для большинства тогдашних интеллигентов отъезд из России был мыслим лишь под угрозой прямой гибели.

– Перейдем к другой стороне более близкой темам нашего сайта “Православие 2000”. Недавно, сын академика Сергея Вавилова, “беспартийного председателя советской Академии Наук” написал об отце, кажется, в “Успехах физических наук”, что тот “прожил жизнь истинного христианина”. Тоже говорят о некоторых зарубежных великих ученых, Максе Планке, например. Вы хорошо знали элиту советской науки, интеллигенцию той поры. Какова была духовная атмосфера там?

Вы знаете, тут все очень сильно зависит от поколения. Сергей Иванович Вавилов принадлежал поколению людей, предшествующих моему, поколению моих учителей и родителей. Мне кажется, в основном интеллигенция и того поколения была все же нерелигиозной. Почти все с кем я сталкивался из этого поколения, мне рассказывали очень похоже. Рассказывали, что в молодости, до революции, они были горячо и без сомнения верующими. Воцерковленными, тогда в некотором смысле автоматически. Рассказывали, что молитва была чем-то ежедневным и привычным. Учитель по Университету, Борис Николаевич Делоне мне говорил, я помню: “Вы знаете, Игорь, я понимаю, что это совершенно глупо, но и до сих пор меня иногда тянет на молитву”. Отец мне рассказывал, что когда они классом перед Пасхой причащались – в салки потом играть было невозможно, потому что каждый каждому хотел поддаваться.

Но революция и гражданская война сильно изменила психологию. Отец мой тоже говорил – что-то, что он увидел и пережил за годы гражданской войны лишило его веры в какого-то благого для человека Бога, Бога с которым возможен личный контакт. Хотя под старость, я видел, что он часто крестился.

И я это я от очень многих слышал.

Нет, были, безусловно, среди них и люди, которые остались верующими и я знал таких. Но это было скорее исключение.

– А что касается Вашего отца: это трагедия войны на него так подействовала?

Гражданской войны. Да.

Это тоже самое, но в несравненно большей степени, что и сейчас происходит. Сейчас тоже чувствуется очень сильное потрясение людей. Оно совершенно, правда, по другому выражается. Теперь многие, наоборот, приходят к Церкви, надеются что-то там найти, а кто-то в секте какой-нибудь. Видно, что люди потеряли инерцию которой они жили. Конечно, тогда это произошло в несравненно большей степени, чем сейчас, потому что жизнь в гораздо большей степени разрушилась.

До того у них было впечатление, что человек, у которого родители с высшим образованием, тоже получит образование. И, следовательно, ему безо всяких хлопот и усилий обеспечена спокойная жизнь, если у него нет каких-то экстраординарных претензий. Если он хочет сделаться более известным ученым – ну ему потребуются усилия побольше, чтобы его оставили для подготовки диссертации и так далее. У них и тени сомнения не закрадывалось насчет того, что у всего этого слоя, интеллигенции, будет спокойная, по крайней мере, с каким-то материальным достатком, обеспеченная жизнь. Если это в провинции – то с очень большими квартирами, каждый день чистая рубашка, прислуга и так далее.

Но вместо этого они провалились в что-то ими просто непредставимое. Это угроза расстрела, например. Не потому, что кто-то с чем-то борется – я не говорю о тех кто пошел в белую армию. А просто, потому что какая-то часть вошла в город, или взяли заложников, или на всякий случай, или потому что сапоги были у человека.

Моего отца два раза водили на расстрел, он рассказывал. И один раз весь этот путь заключался в том, что его осматривали. Смотрели, что с него можно взять и стоит ли его стрелять. А когда увидели, что он в штиблетах – нет сапог, его отпустили. Голод. Тиф. Гибель людей массами. О чем они представления до того не имели.

То есть было то, что и мы сейчас переживаем, когда разрушается привычный жизненный уклад. И произошло смятение в умах. Люди теряют инерцию духовного восприятия мира, которой они жили и оказываются беззащитными...Как и в конце Римской империи, например, тоже происходило. Появилось множество экзотических культов, вера в колдовство.

– Но такое трагедийное состояние ведь может и способствовать пониманию Христианства, которое основано на тайне Креста, мученической жертвы...

Я думаю это уже в следующих поколениях – тех, которые это рассматривают как чей-то опыт.

Вы знаете, в том поколении профессоров, у которых я учился, чувствовался смертельный испуг, через который они прошли. Те у кого были дети – они мечтали: только бы детей вырастить, о чем еще большем думать.

– А что потом происходило, в следующих поколениях?

Положение в науке очень резко изменилось, когда стала проясняться у нас реальность ядерного оружия. Тогда материальное положение ученых резко изменилось. Они перестали быть голодными.

Все равно это была эпоха очень большой бедности. В том смысле, что все мы, например, жили в коммунальных квартирах. Я мог меньше чем пальцев на руке вспомнить моих знакомых, которые жили в отдельных квартирах. В школе, например, училась внучка одного старого большевика и нас пригласили к ней в гости. Мы пришли и увидели странную картину: входишь и один звонок! И после войны такое положение сразу не изменилось, кроме может быть самой верхушки, ведущих атомщиков, например. Но, по крайней мере, вопрос о том, будет ли сыт ученый, его семья, был снят. В несколько раз была увеличена зарплата. Престиж появился ученого. Стали о науке писать. Люди ведь все очень восприимчивы к знакам общества – обществу нужно то или иное поведение, того или иного типа люди: этих людей награждают, пишут о них, фильмы снимают. Тогда появилось другое: огромные конкурсы на факультеты – математический, физический. Просто разговоры: кем хочешь быть? – Я хочу быть физиком...Это другое поколение.

А уж об атомщиках, я не говорю, они были в особом положении. Они были более независимыми. Могли выступить против того, чтобы какого-нибудь ученика Лысенко выбрали в Академию, вопреки предписанию ЦК. Тогда у нас возникла особая научно-техническая элита.

– Ну а что касается внутренней жизни, в частности, отношения к религии. Что это было совершенно безрелигиозное поколение?

Мне кажется, что да. Я никогда не чувствовал какого-то особого интереса к этому в этой среде. Вот типичная ситуация. Академик Лузин, о котором я говорил, принадлежал к еще предшествующему поколению. С ним я только здоровался,. Говорил раза два. А вот его непосредственные ученики – это было поколение, у которого я учился. Со многими из них я был близок, много разговаривал и они мне много рассказывали о Лузине. И вот только теперь, в наши дни уже, я узнал, что у Лузина были глубокие религиозные интересы. Он был близким другом Флоренского, принадлежал к течению имяславцев, на него по этому поводу даже было заведено дело в НКВД (это теперь опубликовано). Но никто из его учеников, даже очень близких, мне об этом ни слова ни сказал. Думаю, они либо этом даже не знали, либо это их вовсе не интересовало. Таков был разрыв между этими поколениями!

Единственно что тут произошло– так это то, что каким-то образом исчезала враждебность по отношению к религии. Отношение к Церкви, как чему-то враждебному или...страшному, опасному. Тут ведь трудно провести границу. Было ведь ощущение, что это какой-то темный лес – кто его знает, заблудишься там, может быть.

Я думаю, что перелом очень был связан с войной. До войны, я помню это очень хорошо, – не то чтобы я воспринимал это с христианской точки зрения, как удар по мне, скорее как зритель на это смотрел – давление было очень сильным. Это были тридцатые годы. Я был школьником. Напротив нашего дома стояла церковь. И это был проходной двор, которым надо было ходить в школу. И я помню, крестный ход и вокруг него несколько ребят, пареньков таких. Они, изображая пьяных, все время вились вокруг – и то сделают вид, что батюшку ударят, то толкнут его. Эта картина крестного хода сохранилась у меня в памяти...

А потом эту церковь закрыли. И – такой страшный был факт – церковный староста повесился на воротах церкви. Такой чудовищный был поступок, для христианина страшный грех...А может быть его повесили – я не знаю.

А после церковь взорвали – очень аккуратно-так, что только посуда звенела в домах. И на ее месте построили Строгановское училище.

И было общее отношение до войны к Церкви. Отношение как к семье в которой был арест. Если люди порядочные, если это твои близкие люди – то отношения не прерывались. Но, было чувство, что это что-то такое опасное. Конечно, были люди для которых в Церкви было что-то настолько притягивающее, что они через эту опасность перешагивали. Большинство – чурались и смотрели на это как на что-то рискованное. Но это не был расчет, понимаете? Особенность вырабатывающегося сознания, заключалось не в том, что рассчитывалось: вот этот поступок мне тем-то и тем-то грозит. Это была общая атмосфера страха.

И Церковь включалась в число опасных факторов жизни. И для многих и не симпатичных. Что-то “темное”. Я помню разговоры взрослых, когда они забывали, что я присутствовал - о том сохраниться ли Церковь, есть ли у нее место в будущем. Кто-то говорил, что только старушки ходят в церковь, они умрут и некому будет туда ходить. Потом, много десятилетий спустя, я слышал те же самые разговоры (улыбается) и думал, что те комсомолочки в красных платочках, о которых говорили, что они-то точно не будут в церковь ходить, они превратились в старушек и в церковь ходят.

Конечно, все время гонений, сталинского, хрущевского гонений, да и брежневского, которое нельзя назвать гонением – скорее давлением – Церковь поддерживалась старушками. И потом было очень болезненное столкновение, когда в Церковь потянулась интеллигенция.

Я не скажу, что здесь было что-то нечистое – у них просто появилась какая-то тяга и интерес. Но с точки зрения церковных старушек, конечно, тут было что-то...Они ведь выстояли Церковь своей жизнью, теплотой своих сердец, трудами – а теперь пришли другие, полюбоваться собой, покрасоваться. И соответствующее отношение было.

– А когда это?

Ну я думаю, это уже когда Церковь стала безопасной или малоопасной. Где-то в брежневские времена. Церковь, конечно, все время находилась под каким-то недоброжелательным взором...Например, войдешь в церковь, увидишь сразу надпись, что при крещении требуются первым делом паспорта обоих родителей. Почему – совершенно не понятно. Почему бабушка не может привести? Это в атеистическом-то государстве, которое якобы не видело в этом ничего, кроме пустого ритуала. Я думаю, это скрывало тоже религиозное воззрение, но другого порядка: государство на самом деле считало, что этот обряд не пустой – но только вредный государству.

А что приводилось в объяснение? Мололи ерунду, которую всегда можно говорить, если в твоих руках сила: например, что могут простудить при крещении. Но никому ведь не приходило в голову требовать паспорт при покупке мороженного внуку – он ведь тоже может съесть мороженное и может простудиться. Ясно, что это была ерунда. Это тоже были формы давления.

Интеллигенция – да – этого побаивалась. Я помню, было несколько случаев, когда я сам был крестным отцом. И бывало, скажем, мать хочет крестить, а отец – побаивается. Тогда находили священника, который готов был крестить без этих паспортов. Такие находились священники, – но для них это был большой риск...

Хотя, с другой стороны, как-то раз я видел церковь абсолютно забитой – несколько десятков человек пришло крестить. Это были молодые люди с заводов, – им то уж точно ничего не угрожало. А учителю, скажем, могли сообщить на работу...

– То есть это давление отсекало от Церкви более образованные слои.

Да, я думаю, это в основном распространялось на интеллигенцию. Также как какие-нибудь политзанятия и прочее.

– А что в этот период постепенного возвращения интереса к Церкви были ли среди интеллигенции и среди ученых люди твердо верующие?

Да, конечно такие люди всегда были. Но вопрос в том насколько их много и насколько они определяли лицо этого слоя?

Были люди абсолютно не скрывавшие своей принадлежности к Церкви, своей воцерковленности. Иногда им это прощалось. Но они готовы были нести и лишения. Преподавателей, например, часто увольняли с работы...

У моего сына была учительница английского языка. Странная такая старушка. Она очень странная была, – мне кажется, толстовка. Она совершенно как волшебство какое-то по отношению к детям знала, она их как будто завораживала. Чтобы у нее разговоры какие-то были в классе, шалили – она говорила, что такого и представить себе не может.. И вот ее через несколько месяцев обычно вызывали к начальству и спрашивали: “Вы верите в Бога?”(очевидно, по этим вот признакам догадывались).. И она говорила мне потом: “Вы знаете, я вообще считаю что властям всегда надо покоряться, но тут я не могла”. И она говорила им: “Я верю”. А они ей: “Ну тогда, пишите заявление по собственному желанию”. И она уходила в другую школу.

Была ведь и катакомбная Церковь.Или, например, в годы хрущевского гонения были православные, которые принадлежали к Московской Патриархии, которые боролись против закрытия храмов. Было гонение на Церковь, не особенно кровопролитное – без расстрелов, без Соловков. Но в смысле закрытия храмов очень жестокое. Приблизительно двадцать тысяч храмов было в России и около десяти тысяч было закрыто. И вот тогда был такой героический человек, по моему, Талантов его фамилия его была. Кажется, в Вятке, тогда это был Киров. Он начал бороться против закрытия храмов. Целая группа их была – я слышал потом и о других таких группах (в Нижнем Новгороде, например). Он сумел какие-то материалы передать за границу. Ну и в конце концов его в газетах начали травить, что он антисоветскую компанию поднимает. У жены его сделался инфаркт и она умерла. Самого Талантова потом в лагерь посадили и он через полгода умер. Такой вот мученик уже почти нашего времени...

Так было. А потом отношение стало меняться. Я давно это заметил. Я ехал в автобусе, слышу два человека разговаривают, один говорит: “поп”. Слышу как привычное – презрительно ругают священника. А он с совершенно с другой интонацией: “Да такой вот поп! Настоящий! С бородой такой...”. Я почувствовал совершенно другое отношение к самому явлению. Враждебность к Церкви стала спадать.

Хотя до самого конца брежневских времен под Пасху вокруг церкви стояли группы молодых людей, “комсомольцы”. И , например, меня с женой пускали в церковь, а с сыном нет. Они говорили: “Это только для старых”.. Я иногда пытался их убеждать, но это было бесполезно . Видимо им и самим было неприятно., но была инструкция...

Но вокруг церкви на каждую Пасху собиралась толпа, на крестный ход зажигали свечи – этому уж никто не мог препятствовать. Какое-то тяготение к Церкви появилось.

Но может быть чтобы закончить, я думаю, что эта эпоха и сейчас продолжается, честно говоря, – если сказать горькую истину. Мне кажется, имеется какое-то смутное тяготение, надежда. Мне представляется так, а как на самом деле – как узнаешь? Мне не кажется, что образовался какой-то православный народ, твердо верующий, ходящий в церковь, живущий по вере. А это покамест, вызванное шоком, состояние поиска. Как у птиц -беспорядочное летание, когда они ищут место для гнезда или пищу и еще не включился конкретный унаследованный механизм поиска материала для гнезда или преследования добычи, который потом твердо ведет животное за собой. Это блуждание в разных направлениях.

Сейчас многие блуждают около православной Церкви. Другие – меньшее число, к счастью – около кришнаитов. Третьи Рерихом зачитываются. Но мне кажется, это покамест все на таком уровне происходит. Это что-то такое, по поводу чего нет основания обольщаться.

– А как Вы думаете, в будущем есть надежда, что русский народ станет церковным и произойдет возрождение?

Откуда мне знать? Я думаю: или – или. Или произойдет – или народ исчезнет. Может быть народ исчезнет как более или менее значительное явление мировой жизни. Конечно, я уверен, что сильный русский народ может существовать только по принципу: один народ, одна страна, и один Бог, и одна Церковь.

И я думаю если бы была бы полная, укорененная, спокойная, как окончательный выход для себя найденная церковность, вера, пронизывающая всю жизнь народа, то это решило бы и проблему монархического государственного устройства.. Без которого я тоже себе никак не представляю устойчивой и сильной Россию. Потому что как Россия может существовать? При демократии она представляет такой жалкий вид, что даже сердце щемит. Даже не трагичный – хуже… А диктатура – в конце концов лишь жалкая пародия на монархию.

В конце концов, я представляю себе только монархию, которая основана как на фундаменте на религиозном мироощущении. Потому что иначе не понятно, как народ может доверять свою судьбу одному человеку, если эта уверенность откуда-то свыше не подтверждена. Но мне кажется это возможно в каком-то далеком будущем , которое я-то уж точно никак не надеюсь увидеть. Хотя часто все происходит гораздо быстрее, чем мы можем себе это представить...
http://www.pravoslavie.ru/guest/shafar.htm

«…ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ ОБРЕЧЕНА.»

- Вы, фактически, ответили на вопрос, который я хотел задать - о будущем России. Вы считаете, что мы сейчас стоим в точке перелома.

Даже хуже, чем в точке перелома. Россия, сейчас, конечно, является покоренной страной, побежденной. И либо она найдет в себе силы преодолеть иго - духовное и физическое, сбросить его с себя, либо не устоит...

- А что, по-Вашему, в этой ситуации может быть сделано, в частности, молодым поколением для возрождения России? И какие проблемы в России сейчас являются самыми насущными с этой точки зрения?

Вы знаете, мне кажется, русский кризис - на самом деле не только русский. Это мировой кризис, с каким-то особым отражением в России. И если это не слишком нас далеко уведет от темы, я могу изложить, как мне это представляется, в чем тут дело. Ведь мне кажется, что разрешиться судьба России может только в мировом масштабе.

- Да. Это интересно.

Мне кажется что последние века, особенно два последних века, Запад строит совершенно уникальное, никогда прежде не существовавшее общество, во многих отношениях совершенно порывающее с традицией человеческой истории.

Во-первых оно не земледельческое, а чисто городское. Бывали случаи появления больших городов и упадка земледелия. Это обыкновенно было связано с концом какой-нибудь цивилизации: Древнеримской, Вавилонской... Шпенглер говорит, что это типичный признак упадка такой-то культуры, когда растут большие города за счет деревни. Но этот рост был совсем не того масштаба: всегда большая часть все же жила в деревне, а сейчас строится общество, в котором в идеале никто бы не жил в деревне. В США, может быть, три процента людей живут в деревне и занимаются сельским хозяйством, хотя на сельское хозяйство работает большая часть населения, занимаясь производством удобрений, постройкой машин, научными исследованиями, генетикой... Создается впечатление, что это общество враждебно земледелию и ему нужно, почти как при работе в урановых рудниках, к минимуму свести контакт с ним - по возможности заменить человека машиной.

Это общество и создано было уничтожением деревни, которое началось в Англии с жесточайших преследований крестьян. Их сгоняли с земли, объявляли бродягами, поскольку они, действительно, лишившись своих общинных земель, бродили в поисках работы. Этих бродяг клеймили раскаленным железом и вешали. Или заключали их в работные дома, где условия существования были примерно как в тюрьмах и которые назывались «домами ужасов». Постепенно они перерабатывались в городской пролетариат, но и там держались под угрозой жесточайших законов, предполагавших, например, смертную казнь за кражу собственности в несколько фартингов, то есть каких-то копеек. Тогда лондонские парки были украшены повешенными... Таким вот террористическим образом за счет деревни была построена промышленное, техническое общество.

Теперь жизнь все в большей степени основывается на технике и техника считается наиболее надежным элементом жизни. И всюду, где можно человека заменить техникой, его заменяют техникой. На коммутаторах, например, при замене людей техническими устройствами ошибок становится меньше... Техника понимается в очень широком смысле, не только как машинная техника, но и как продуманная, отработанная система целенаправленных действий, такая система, что ей можно обучить кого угодно. Может быть техника биржевой игры, техника рекламы, техника политической пропаганды... Машина здесь является только идеалом, «идеальной техникой». Эта техника совершенно подчиняет человека. Она указывает ему и цели жизни, и средства их достижения. И способ отдыхать. Человек работает на технику, а она организует его отдых. Контакт с реальной жизнью заменяется искусственным контактом, прежде всего через телевизор, как в каком-то фантастическом романе о будущем... Один немецкий социолог сформулировал эту тенденцию очень коротко: речь идет о том, чтобы уничтожить природу и заменить ее искусственной природой, а именно техникой. В мире происходит такого сорта переворот.

Россия была в особом положении, потому что эта техническая цивилизация создает очень большие силы и ряд возможностей очень привлекательных для русского менталитета. Ведь эта новая, очень специфическая техника основана на науке, каждое новое техническое достижение основано на только что произошедшем достижении научном. Например, атомная бомба создается на основе квантовой механики, открытой фактически тем же поколением людей.

И вот Россия оказалась в таком положении, в котором был и ряд других стран. Они столкнулись с проблемой: как им быть с такой технической цивилизацией? А цивилизация эта крайне жестокая и нетерпимая. Хотя она выступает под маской мягкости, непартийности, терпимости, но это все относится только к тому, что происходит внутри нее и что не препятствует ее функционированию. Внутри себя она готова защищать любые меньшинства: религиозные, сексуальные, какие угодно...

- Вы имеете в виду Западную цивилизацию?

Да, конечно. Технологическая цивилизация - это западная цивилизация... Но при всем при этом с какими-то альтернативами она совершенно не в состоянии сосуществовать. Она их просто уничтожает. Американские индейцы выбрали один путь - не поддаваться этому, и были полностью уничтожены. Китайцы, индусы были подчинены в качестве колоний... Россия же выбрала какой-то очень сложный путь заимствования, усвоения, в то же время стараясь держаться за свои основы. И вот мне представляется, что в России центром истории была борьба за деревню, за то, чтобы не дать в России произойти этому перевороту: построению промышленной цивилизации за счет деревни. На этом были основаны реформы Александра II. Для этого сохранялась община, чтобы препятствовать пролетаризации деревни. Потом, когда выяснилось, что этот путь имеет ряд дефектов, министры Александра II и Александра III Бунге и Витте предлагали свой вариант... Но это все были действия внутри администрации, которые не вылились в какие-то реальные шаги. Было многое подготовлено, что было впоследствии осуществлено Столыпиным. А параллельно, совершенно независимо от этого, развивалось грандиозное течение по изучению и внедрению крестьянской кооперации, которое давало возможность сохранить самый центральный, индивидуальный элемент семейного хозяйства, в то же время сделав его экономически мощным, обеспечив ему выход на мировой рынок, опровергнув ту точку зрения, что только крупные хозяйства конкурентоспособны. И до мировой войны 85 миллионов человек с членами их семей были членами кооперативов - большая часть крестьянского населения. Были огромные кооперативные предприятия -Маслоцентр, Льноцентр - монополисты на мировом рынке, которые опирались на кооперацию крестьянских хозяйств.

Все эти попытки, однако, оказались запоздалыми и недостаточными и не смогли предотвратить взрыва революции. Чего же не хватало? Я думаю, того же, чего и сейчас не хватает, - чувства, что «Отечество в опасности». Если бы тогдашние помещики адекватно воспринимали происходящее, то, конечно, они готовы были бы пойти на гораздо большие жертвы. Но среди них была распространена какая-то недальновидная уверенность в инерции жизни, о которой я говорил раньше, в том, что все так и будет катиться...

А марксизм был продуктом той же Западной цивилизации, одним из самых радикальных ее учений. Тоже анти-крестьянской - и анти-христианской, конечно - с укорененной ненавистью к деревне. И если посмотреть, как Маркс объясняет, почему все попытки революции в Англии, Франции не удались, то всегда объяснение такое, что это из-за «деревенской буржуазии». Для него-то деревня была еще худший противник, чем для капиталистов. Для него деревня была живое противоречие, крах его концепции. Ведь его концепция, выраженная в Коммунистическом манифесте, заключалась в том, что общество все более раскалывается на два враждующих класса - пролетариат и буржуазию. А вот крестьянство само по себе было противоречием этому главному тезису. И он называл его «странный класс», «неудобный класс», говорил об «идиотизме деревенской жизни», «варварстве среди цивилизации». И с концептуальной точки зрения, теоретически подготовленные большевики-марксисты стояли на том, что страна должна быть превращена в единое хозяйство, где будут работать пролетарии. И тогда они встретились со страшным сопротивлением деревни. Силы большевистской власти были разделены между подавлением крестьянских восстаний и борьбой против белых армий. И в конце концов крестьяне благодаря этому свою войну выиграли. Это редчайший случай выигранной крестьянской войны. Конечно, они не могли выиграть эту войну в том смысле, чтобы захватить столицу, установить свое правительство - у них не было такой организации, да и идеологии, наверное, такой не существовало. Но они отбились... Они заставили Ленина признать, что продолжение прежней политики военного коммунизма ведет к скорой катастрофе, гибели Советской власти.

Но тем не менее то, что произошло потом, в 30-е годы - это было повторение фактически того же самого западного пути: индустриализация за счет разорения деревни. Это постоянно обсуждалось на партийных съездах, как мячик перебрасывалось от одной фракции к другой и в конце концов было осуществлено.

И мне кажется, что трагедия России заключается в том, что начиная с тридцатых годов наша страна пошла не по своему пути. Она отказалась от того, за что она веками боролась и встала на путь подражания «английскому пути», о котором я говорил. Сталин так и говорил, что мы отстали на сто, на пятьдесят лет.

Но то, что называлось «догоняющая экономика» - это в принципе невозможно. Знаете, я испытал такие вещи в математике. Тогда были трудны контакты с западными математиками, а у нас были целые области математики - не развивавшиеся у нас, но интересные. И я ими начинал заниматься. И видно было, что следуя за тем, что уже сделано на Западе никогда не сделаешь ничего самостоятельного. Будешь только повторять зады того, что сделано более продвинутыми математиками. Нужно было найти какой-то свой путь, параллельный вариант развития, на котором можно было что-то свое интересное создать. А вот Россия была поставлена в такое состояние, что она должна «догонять».

Причем это не изменилось и в перестройку. Опять нам говорят, что мы должны еще догнать цивилизованное общество. Опять существует некоторый путь, некоторый план, который придуман и реализован там и который нам нужно только повторить. Фактически, это феномен утопического мышления -развитие страны вывести не из ее внутренней логики, ее предшествующего развития, а придумать или заимствовать с некоторого образца...

При этом, мне кажется, что вся технологическая цивилизация в целом обречена. Ведь она направлена против природы. Но человек является частью природы, и поэтому цивилизация оказывается направленной и против человека. Это выражается и в экологическом кризисе, который является не случайным каким-то признаком, а естественным, логическим следствием этой цивилизации, которая встала на ту точку зрения, что природа есть просто материал для обработки, по отношению к которому идет речь только о технической целесообразности. А техническая целесообразность не рассматривает слишком удаленные прицелы и расчеты того, что будет через столетия, скажем, как будут вести себя те радиоактивные отходы, которые мы сейчас закапываем.

Об экологическом, возникшем как результат технологической цивилизации, сейчас хорошо известно: «озоновые дыры», «парниковый эффект», повышение температуры Земли, исчезновение лесов, которые создают кислород и т.д. Но есть и другой признак, указывающий на то, что технологическая цивилизация идет к своему тупику. Она ведь, как я сказал, целиком основана на быстро развивающейся технике, причем особой технике, базирующейся на последних достижениях естествознания. Но во второй половине ХХ-ого века заметен резкий упадок естественных наук. Если в первой половине столетия возникли такие грандиозные области как квантовая механика, теория относительности, генетика, то сейчас ничего подобного нет. Сейчас, когда приводят примеры достижений человечества, говорят о спутниках, компьютерах, новых технологиях и так далее. Но ведь это все не новые законы природы, а дело естествознания - как раз открывать такие законы. Еще тридцать лет назад я слышал от одного известного советского физика такую точку зрения, что законов природы не так много и они уже почти все открыты. Ученым остается заниматься лишь их приложением. Так ли это или нет, но процесс резкого спада естествознания многие замечают. А это означает, что из-под ног технологической цивилизации уходит ее фундамент.

- В связи с этим, каково Ваше отношение к новой электронной цивилизации, в частности, Интернету? Говорят ведь об электронной «мировой деревне». Распространены воззрения, что новая техногенная цивилизация возвращается к каким-то очень архаическим слоям человеческого сознания.

Это возможно. Возможно, что какое-то развитие техники может быть использовано для оживления традиционных форм жизни. Но, с другой стороны, мне кажется, здесь может быть и колоссальное преувеличение. Ряд влиятельных людей очень заинтересован в развитии данной области. Другие тоже заинтересованы, но не в том смысле, что они в результате деньги получают, директорами институтов становятся, а их просто это само по себе интересует. Но в результате может получаться крайнее преувеличение. Я помню первый этап - где-то пятидесятые годы - когда стали появляться компьютеры. Если вспомнить, что тогда говорилось, не только о том, что может быть достигнуто, но и о том, что уже якобы достигнуто, то становится ясно, что здесь был элемент какого-то колоссального блефа. Я помню, например, что целая литература существовала об искусственном переводчике. И я присутствовал на заседании отделения физико-математических наук Академии Наук и там делался доклад о первом машинном переводе у нас, как об огромном достижении. А потом возникло другое направление: информатика встала перед фактом, что электронный перевод не получается, поскольку язык на более или менее серьезном уровне вообще не формализуем. Много лет спустя я встретил человека, присутствовавшего на той конференции, и я спросил его - помните, мы же с вами слышали доклад и нам показывали якобы переведенный текст. И он ответил, что думает, что этот перевод осуществлял человек, а не машина.

- Но сейчас ведь существуют довольно эффективно работающие электронные переводчики.

Да, но они выдают очень грубый текст, требующий человеческого редактирования.

- Да, поэзию по-настоящему они не могут переводить…

Да и научный текст тоже. Так что иногда, например, название работы «Пороки развития у цыплят» переводят как «ранняя испорченность цыплят».

-Понятно. Вернемся немного назад. Ведь помимо той точки оптимистической зрения, которую я отметил, есть и другая, что Интернет, например, это апогей технической цивилизации во всем ее негативном значении, о котором Вы говорили. Идут разговоры о том, что «виртуальная реальность» подменяет жизнь…

Я думаю, что всегда есть очень большой зазор между реальными техническими достижениями и той идеологией, которая возникает на их базе.

Приведу еще один пример, более радикальный. Тогда же, в разгар дискуссии о компьютерах, которые только появлялись, главным из обсуждаемых был вопрос об «электронном мозге» - можно ли воссоздать человеческий мозг? Один человек, умерший уже давно, когда его интервьюировал корреспондент и задал ему этот вопрос, ответил: «Что значит, можно ли? Это стоит в трехлетнем плане нашего института». Другой же человек, великий математик, говорил, что это по сути другая постановка вопроса о материальности мира.

- То есть тут есть какое-то пространство для своего рода научного фантазирования?

Да, я думаю громадное. Есть огромный зазор между тем, что реально и возможно и идеологией, которая на этом строится. Вот пример. До появления марксизма, самой популярной социалистической идеологией считался сен-симонизм. Гейне был последователем Сен-Симона. И главное слово их учения было «сциентизм» - то есть вера во всеобъемлющую силу науки. Это были французы, в основном, находящиеся под влиянием Нормальной школы. Они уверяли и со смехом говорили, что, конечно, с помощью науки можно создать несравненно более совершенный мозг, более совершенные человеческие институты и механизмы жизни, чем это делает неуклюжая и отсталая природа. И описывавший это известный экономист и философ фон Хайек говорил, что по-видимому им и в голову не приходило, что вот этот самый мозг, при помощи которого они собираются так преобразить природу, он этой же самой природой и создан.

- Но, кажется, что тут был и достаточно сильный момент настоящего богоборчества. Нечто подобное строительству Вавилонской башни.

Да, конечно. С идеологической стороны этот момент всегда тут был. Это строительство Вавилонской башни.

А апелляция к технике, сама по себе не столь существенна. Всегда потом наиболее разрушительные последствия имеет именно идеологическая часть. Вот сен-симонисты, какая у них была «научная база»? Никакой вообще. Чистая идеология. Сен-Симон говорил о принципе социального притяжения и отталкивания, как Ньютон говорил о принципе всемирного тяготения. Но Ньютон с помощью своей теории вычислил орбиты планет. А Сен-Симон? У них ничего подобного не было…

И то же самое с Марксом. Это немножко лучше было сделано «под науку». На самом деле какая-то содержательная часть там была минимальная. Весь пафос - был именно в идеологии разрушения, революции. А в основе якобы лежал «научный метод». А в каком смысле он научный? В каком смысле здесь есть доказательство, эксперимент? Если посмотреть, ведь он был совершенно несостоятельным. Там говорилось, в центральных их произведениях, что паровая мельница дает капиталистическое общество, также как ручная мельница дает феодальное. Но ведь ручная мельница была уж в Шумере…И масса таких утверждений. Начинается «Коммунистический манифест» с того, что история есть история борьбы классов… Ну откуда это известно? Почему существует только «борьба», почему не может быть сотрудничества, конкуренции. Даже если предположить, что понятно такое разделение на классы, которые они предлагают, а не какое-нибудь другое, то ведь между ними существует масса форм взаимодействия. Почему же только борьба? И это никак даже не аргументируется.

До последнего времени колоссальную роль играет элемент сциентизма. Это магическая сила апелляции к науке. Как правило, без реального использования научного метода, правильной терминологии. Но мне кажется, правда, что это влияние сейчас заметно падает. Ведь теперь ясно, что наука приносит дары не столь однозначные. Да и «научность» самих этих концепций очень сомнительна. На Западе начиная со студенческих волнений шестидесятых уже почти перестали апеллировать к науке, как к какому-то высшему авторитету.

Сциентизм уходит корнями в эпоху научной революции XVII-XVIII веков, когда всех действительно потрясло, что сделала наука, например, в астрономии, когда оказалось, что из одного закона можно вычислить и то, как летит ядро при выстреле из пушки, и то, как движется планета или комета. Меня поразило, что даже у Конан-Дойля, который пустил в ход понятие детективного романа, Шерлок Холмс пользуется научным методом, это едва ли не главное у него.

- Возвращаясь к тезису о том, что «Отечество в опасности». Сейчас интересная картина возникает, когда мы читаем, что через 50 лет Русский народ сократится в два раза, скажем, - но при этом смотрим на это как в кино, со стороны не откликаясь ни чувствами, ни действиями…

Да. Вот вы, между прочим, спрашивали, что можно сделать сейчас... Вот одна знакомая, спросила у меня совета. У нее дочь - не так уж и плохо живет, занимается предпринимательством каким-то, хорошо зарабатывает. Но - и это довольно типичная ситуация - весь этот уклад жизни люто ненавидит, готова хоть автомат брать в руки. И моя знакомая, ее мать, спрашивает: «Что посоветуете ей делать?» Я говорю: «Ну прежде всего, двух детей родить». Она на этом прекращает разговор - видно, что не о том это совсем… А ведь это самое первое. Без изменения такого отношения к рождению детей все остальные разговоры, конечно, бессмысленны. И это конечно, чисто духовная установка, не связанная с материальными факторами. Ведь у нас сейчас рождаемость меньше, чем во время войны: но кто же скажет, что во время войны было легче, чем сейчас? Это совсем другое отношение. Раньше совершенно спокойно мирились с тем, что дети ходят оборванными. Я, правда, не во время войны рос, но я прекрасно помню, что у меня рукав всегда был заштопан, я ходил в какой-то переделанной, от дедушки сохранившейся куртке, с дореволюционных времен, мне часто хотелось поесть - потому что еда, которую давали, была не слишком вкусная, да наверное, и малопитательная. Но ничего - мы жили и без этого…

На меня яркое впечатление произвело одно выступление писателя Белова, Василия Ивановича. Он сказал: «Ведь мы же вырождаемся! Женщины, почему вы не родите? Вы скажете, сейчас трудно детей воспитывать. А моя мать нас, шестерых детей, после войны воспитала. Никогда я не испытывал чувства сытости - первый раз испытал, когда из деревни в город переехал. Но она нас подняла все-таки».

А сейчас…Может быть это гуманно по отношению к детям. Зачем я буду рождать ребенка, которому будет хотеться есть? Это другая психология. Но, по крайней мере, это вопрос психологический, а не материальный. Заметьте: ведь ходишь по улице и не видишь, чтобы богато одетая мама вела четверых детей. Самые зажиточные люди сейчас тоже рождают мало детей.

- Теперь немного провокационный вопрос. В свое время Вы написали весьма нашумевшую статью «Русофобия», которая, насколько я понимаю, вызвала даже определенные негативные последствия для Вас, не так ли?

Да нет. Больше негативных последствий для меня вызвала моя книга о социализме - после ее появления меня выгнали из Университета. Это было существенно. Ведь в Университете у меня были студенты, ученики… А тут это было более поверхностно. Бурная реакция была, но она меня мало затронула.

- Но в определенных кругах интеллигенции это вызвало появление устойчиво негативного отношения к Вам. Вас стали воспринимать как достаточно одиозную фигуру.

Да, конечно: мракобес, антисемит…

- Но все-таки - прошли годы, как Вы думаете теперь: насколько то, что затронуто в этой книге, остается значимым и сейчас?

Вы знаете, предсказания большого масштаба, относящиеся к стране, к истории, обычно не сбываются. И мне кажется, это очень хорошо: ход событий оказывается непредсказуемым, логически непредвидимым. Потому что он зависит от воль людей. И сам я много раз говорил много такого, что потом совершенно не исполнялось.

Но здесь было гораздо больше, чем просто выполнившееся, скорее перевыполнявшееся предвидение. Ведь каково было содержание статьи? Я ведь брал очень небольшое число статей, ходивших здесь в виде самиздата, где люди все-таки откровенно высказывали, что они думали и еще в эмиграции, что публиковалось. Все это распространялось совершенно ничтожными тиражами. На основании этого я реконструировал, как какого-нибудь ящера по сохранившимся косточкам, воззрения определенного слоя людей, которым почему-то несимпатичны традиционные принципы русского миросозерцания, которым русская история от начала до конца противна, да и сам русский человек…И которые тем не менее живут среди русских. Моя мысль не сводилась к тому, что эти люди именно евреи - и среди русских сколько угодно таких, знаменитый Синявский, например, который писал: «Россия - сука».

А сейчас, если продолжать то же сравнение - этих ящеров уже не надо реконструировать, они ходят среди нас и едят нас. И политика телевидения пронизана этим, да и политика государства…

- В последнее время все-таки многое изменилось…

Мне кажется здесь все-таки надо отделять конкретные дела от слов. Вы имеете в виду, что терминология изменилась. Несколько лет назад Ельцин говорил, что вот появились очень опасные «красно-коричневые». А теперь ни он, ни Путин таких слов не говорят. Раньше говорили об опасных «патриотах», которых всегда писали в кавычках. А сейчас они сами себя называют «патриотами». Это верно. Но первым это сообразил Жириновский. Он понял, что народу слушать как измываются над русскими неприятно… После этого и другие политики на его примере увидели, что так можно достичь успеха и эти слова стали говорить кто угодно от большевиков, КПРФ до президента. Но ведь все дело в действиях…

- Но может быть изменение в словах повлечет и изменение в делах. Они же должны будут как-то исполнять сказанное?

Вы знаете, столько раз Ельцин обещал лечь на рельсы, но это не заставило его сделать это. Еще Гитлер писал: «Не заботьтесь писать сегодня в газете противоположное тому, что Вы писали вчера, потому что обыватель не будет смотреть эту газету». Но старую газету хоть можно посмотреть, а по телевизору и это уже невозможно - нельзя перевернуть страницу и посмотреть, что было раньше. Это характерно не только для телевидения, но и вообще для современной подачи информации. Теперь уже и газете не возразишь: диалог невозможен. Все это становится похожим на внушение, гипноз, а вовсе не обсуждение или передачу фактов. Неслучайно и выпуски известий по телевизору состоят уже в основном не из передачи фактов, из которых ты сам можешь сделать вывод, а из изложения взглядов, которые подтверждаются какими-то картинками… Когда что-то происходит в Думе, вам показывают какого-нибудь важного политика, за которого проголосовали миллионы людей…и он только открывает рот. А в это время совершенно неизвестный молодой человек - комментатор - объясняет что происходит. Но мне показалось бы интересным узнать, что действительно сказал этот политик, вне зависимости от того, сочувствую я ему или не сочувствую - все-таки за ним стоит реальная сила. А оказывается, что эта реальная сила не у него, а у молодого человека с телевидения.

И чем же по-вашему можно противостоять всему этому?

Я думаю, в первую очередь большим жизненным опытом, который будет противостоять такой монополизации. А потом - все-таки национализацией основных каналов. Потому что нельзя за деньги продавать истину… Конечно, национализация тоже создает риск монополизации информации уже государством. Но с ней можно бороться. Можно представлять каналы или передачи Церкви, профсоюзам, ученым, писателям. Но от принципа «правда - за деньги» во всяком случае необходимо избавляться.
Беседовал Дмитрий Сапрыкин
http://www.pravoslavie.ru/guest/shafar2.htm

самая известная его книга-"Русофобия"-ставит его в один ряд с самыми высокими умами современности.вот одна глава из нее:

6. НАЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

Направление, в котором надо это решение искать, может ука-
зать одна очень ярко заметная особенность разбираемой литерату-
ры ее насыщенность национальными и прежде всего противорусскими
эмоциями. Авторы, по-видимому выступая как объективные исследо-
ватели, ищущие истину мыслители - историки, философы или социо-
логи, часто не выдерживают своей линии и срываются в чисто эмо-
циональные выпады не только против русской истории, но и против
русских вообще. Быть может, читатель уже отметил эту особен-
ность приведенных выше цитат ("вселенская русская спесь", "от-
сутствие чувства собственного достоинства у русских", "холуйс-
кая смесь злобы и зависти", "архитипическая российская психоло-
гическая предрасположенность к единогласному послушанию", "рос-
сийская душа упивалась жестокостью власти"). Вот еще несколько
образцов, которые можно было бы объединить заголовком ОНИ О
НАС:

"Россией привнесено в мир больше Зла, чем какой-либо дру-
гой страной" (N.N.).
"Вековой смрад запустения на месте святом, рядившийся в
мессианское "избранничество", многовековая гордыня "русской
идеи" (он же).
"Народ" оказался мнимой величиной, пригодной сегодня лишь
для мифотворчества" ("Горский").
"Собственная национальная культура совершенно чужда русс-
кому народу" (он же).
"...Византийские и татарские недоделки (о русских допет-
ровских времен)" (Померанц).
"(На Руси) христианские глубины практически всегда переп-
летаются с безднами нравственной мерзости" (он же).
"Страна, которая в течение веков пучится и расползается,
как кислое тесто, и не видит перед собой других задач" (Амаль-
рик).
"Страна без веры, без традиций, без культуры" (он же).
"А что самим русским в этой тюрьме сквернее всех, так это
логично и справедливо" (Шрагин).
(В дореволюционной России) "трудящиеся массы" пропитаны
приобретательским духом худшего буржуазного пошиба в сочетании
с нравственным цинизмом и политической реакционностью" (Пайпс).
"...Исполнение мечты о "порядке" и "Хозяине", которая уже
сейчас волнует народное сознание" (Янов).
"...Традиционная преданность народа "Хозяину" (Янов).
(Перемешивание населения в СССР хорошо тем, что) "у русо-
филов выбивают почву из-под ног". Предлагается отказаться от
слов "Россия", "русский народ", заменив их "советский народ,
советские люди и т.д." (Белоцерковский)16 .

Вообще в литературе этого направления изо всех народов,
претензии предъявляются только русскому. Например, "национа-
лизм" без всяких оговорок подразумевается только русский (см.
хотя бы сборник цитат "Спектр неонационализма" в "Демократичес-
ких альтернативах"). И при этом Плющ еще заявляет: "Ненормаль-
ным мне кажется подсчитывать, кто на сколько процентов сделал
пакостей русским за тысячу лет", - это в сборнике "Демократи-
ческие альтернативы", где подобные "подсчеты" и упреки адресо-
ваны только русским"!
Чтобы не создавалось впечатления, будто здесь какую-то
особую роль играет слово, приведем два примера, где те же чувс-
тва передаются средствами живописи.
1. На обложке журнала "Третья волна" (1979, э 6), издавае-
мого А. Глезером, напечатана репродукция картины художника
Влад. Овчинникова: избушка и мужичок изображены на фоне кладби-
ща, покрытого крестами. Картина называется: СОБАЧЬЕ КЛАДБИЩЕ.
2. В роскошно изданном каталоге выставки под названием
"Современная русская живопись" репродуцирована картина Алек-
сандра Злотника "Тяжелое небо". На картине какое-то существо
без головы, стоя, раздвинув ноги, рожает чудище с тремя собачь-
ими головами, Из первого существа течет моча, целое озеро мочи,
рождающее реку, которая втекает в качестве ночного горшка - в
храм Василия Блаженного.
Особую брезгливость вызывают у этих авторов крестьяне, Мы
уже упоминали мнение Р. Пайпса о пословицах русских крестьян,
смысл которых, по его мнению, "примитивно прост: заботится
только о себе и не думать о других". Об их религии Меерсон-Ак-
сенов17 говорит:

"...Магизм и суеверие крестьянского православия" (и это
пишет человек рукоположенный в сан православного священника!).

Суждения Померанца таковы:

"Мужик не может возродится иначе как оперный. Крестьянские
нации суть голодные нации, а нации, в которых крестьянство ис-
чезло (так!) - это нации, в которых исчез голод".

А. Амальрик пишет:

"И если язык наиболее полное выражение народного духа, то
кто же более русский - "арапчонок" Пушкин и "жиденок" Мандель-
штам или мужик, который у пивной размазывая сопли по небритым
щекам, мычит: "Я... русский!"18.

Этот список можно было бы продолжать и продолжать...19
Чувства, которые движут авторами, трудно иначе характеризовать
как РУСОФОБИЯ (причем вполне подходят оба смысла, вкладываемые
в термин "фобия" - страх и ненависть). А ненависть к одной на-
ции скорее всего связана с обостренным переживанием своей при-
надлежности к другой. Не делает ли это правдоподобным, что ав-
торы находятся под действием какой-то мощной силы, коренящейся
в их национальных чувствах? Я предлагаю принять этот тезис как
рабочую гипотезу и посмотреть, не поможет ли она понять все яв-
ление.
Если, приняв эту "рабочую гипотезу", спросить , ЧЬИ ЖЕ на-
циональные чувства здесь проявляются? - то для человека, знаю-
щего жизнь нашей страны, ответ, думаю, не вызовет сомнений.
Есть только одна нация, о заботах которой мы слышим чуть ли не
ежедневно. Еврейские национальные эмоции лихорадят и нашу стра-
ну, и весь мир: влияют на переговоры о разоружении, торговые
договоры и международные связи ученых, вызывают демонстрации и
сидячие забастовки и всплывают чуть ли не в каждом разговоре.
"Еврейский вопрос" приобрел непонятную власть над умами, засло-
нил проблемы украинцев, эстонцев, армян или крымских татар. А
уж существование "русского вопроса", по-видимому, вообще не
признается.
То, что рассматриваемые нами авторы часто находятся под
влиянием сильных еврейских национальных чувств, подтверждается
многими чертами этой литературы. Например, тем, какое место за-
нимают в ней вопросы, волнующие сейчас еврейское националисти-
ческое движение: проблема отъезда и страх антисемитизма - они
всплывают почти в каждой работе. Еще более универсальным и ха-
рактерным является другой признак. Рассматриваемые работы могли
бы создать впечатление, что их авторам чужд и даже антипатичен
национальный аспект жизни вообще. Но вот что поражает: хотя ав-
торы в большинстве являются евреями, они НИКОГДА не пытаются
примерить и своему народу и ЕГО государству те упреки, которые
они адресуют русским в России. Например, почти все авторы обви-
няют русских в "мессианстве", в гордыне "избранничества". Есть
ли у русских такие черты и насколько сильно они проявились -
вопрос спорный. Но ведь "Мессия" - не русское слово! Бердяев
говорил, что любой мессианизм есть лишь подражание еврейскому.
Именно у евреев представление о себе как "Избранном Народе" и
ожидание Мессии составляет несомненную основу их религии, а ре-
лигия - основу государства Израиль - и ни один из авторов в
ЭТОМ не видит ничего болезненного или неестественного.
Ярче всего эти стороны выступают в работах Янова (что Янов
еврей, подчеркивает Бреслауер в предисловии к одной из его
книг, считая это очень важной чертой для характеристики Янова).
Он очень искренне описывает свою растерянность и недоумение,
когда в 60-е годы в СССР "наступили новые и странные времена":
вместо того чтобы отдыхать в санаториях Крыма и Кавказа, интел-
лигенты начали бродить по деревням, собирая иконы и даже выра-
жая беспокойство по поводу того, что крестьянское население ис-
чезает! Как он стремился убедить всех "честных и мыслящих лю-
дей", что, склоняясь к русскому национализму, они вступают на
опасный и темный путь. Но, по-видимому, ему не казалось стран-
ным, что его соплеменники в то же самое время отправлялись не в
близкую деревню, а в далекую тропическую страну - не в отпуск,
а навсегда, - и притягивали их не иконы, которым молились еще
их отцы и деды, а храм, разрушенный почти 2000 лет назад! Или
вот, Янов описывает русскую националистическую группу, провозг-
ласившую в своей программе неприкосновенность свободы личности,
свободу всех методов распространения истины, демонстраций и
собраний и т. д. Тем не менее Янов считает, что это - начало
пути, который неизбежно приведет к деспотизму - только потому,
что они говорили о духовном возрождении и русском пути, упот-
ребляя выражение "Великая Россия", и предлагали обеспечить осо-
бую роль Православия в будущей России. Но ведь все эти черты -
и не в виде мечтаний 30 молодых людей, а в реальности - можно
наблюдать в государстве Израиль! Считает ли Янов, что оно неиз-
бежно пойдет по пути деспотизма? Однако Израиль упоминается в
его книгах лишь однажды - и как пример демократического госу-
дарства. Янов полагает, что традиционный образ мышления русских
заключается в том, чтобы по любому поводу спрашивать: "кто в
этом виноват?", попытаться свалить вину на других, в "презумп-
ции национальной невиновности". (Заключение не безусловно убе-
дительное - часто ведь отмечается и склонность к покаянию, ти-
пичная для русских, сказавшаяся в типах "кающегося дворянина" и
"кающегося интеллигента", в помощи русских польскому восстанию
1863 года и т. д.). С другой стороны, в его книгах и статьях
исключительно большую роль играет концепция "антисемитизма". Но
ведь содержание этой концепции и выражается лучше всего его
термином: "презумпции национальной невиновности", вопросом "кто
виноват?" в злоключениях евреев, и ответом - все остальные, от
жителей древней Элефантины или античной Александрии до совре-
менных русских. И Янов не видит здесь никаких параллелей! Неко-
торые аргументы таковы, что они вообще имеют смысл, только если
обращены к людям тех же взглядов, смотрящих на все вопросы с
точки зрения еврейского национализма. Так, Янов приводит в ка-
честве документа, который должен показать отрицательные черты
русского национализма, письмо, распространявшееся среди аппара-
та одной западной радиостанции. Автор письма утверждает, что
большинство аппарата русской редакции - евреи, проводящие русо-
фобскую политику. (Янов заимствует эти данные из статьи Бело-
церковского - того самого, который хотел "выбить почву из-под
ног русофилов". О содержании этой статьи он ничего не сообща-
ет.) Но что предосудительного может в этом увидеть бесприст-
растный читатель? Сам Янов считает главным злом - внесение в
политику моральных оценок, демократами он признает только тех,
кто борется за свои права "в экономической и политической сфе-
рах". Вот русские и борются за свои права в русской же редак-
ции! Ведь недавний упрек еврейской "Лиги борьбы с диффамацией",
что процент евреев, занятых в американском банковском бизнесе,
недостаточно высок, не вызвал возмущения! С негодованием Янов
отмечает, что автор не останавливается перед тем, чтобы "иссле-
довать кровь (то есть расовое происхождение)", по-видимому,
считая, что говорить об этом недопустимо. (Хотя почему бы? В
"открытом обществе", сила которого, как нас уверяют, в том, что
в с е обсуждается, ничто не замалчивается?). Но тут же Янов до-
казывает, что и он может делать то же самое, только лучше, поп-
равляя автора: двое из указанных им как евреи таковыми не явля-
ются.
Лишь предположение о националистически-еврейской подоплеке
может объяснить загадку опубликования статьи Янова о славянофи-
лах - в Тель-Авиве! Увы, славянофилами и в Москве-то мало кто
интересуется, кому до них дело в Тель-Авиве? Но с предлагаемой
точки зрения ситуация становится понятной. Автор хочет сказать:
"Не доверяйте свободолюбивому, духовному облику, который имеет
русское национальное движение! В конце концов оно приведет к
вредным для нас результатам. Так было раньше, так будет всег-
да". И действительно, мотив "антисемитизма" возникает на пос-
ледней странице статьи.
Наконец и у самих идеологов "Малого Народа" нередко заяв-
ления, которые, если воспользоваться известным нам переводом:
"интеллигенция" - "Малый Народ", приобретают смысл прокламиро-
вания особой, центральной роли, которую играет в современном
нам "Малом Народе" его еврейское ядро. Так Н. Я. Мандельштам
(вдова поэта) пишет:
"Евреи и полукровки сегодняшнего дня - это вновь зародив-
шаяся интеллигенция". "Все судьбы в наш век многогранны, и мне
приходит в голову, что всякий настоящий интеллигент всегда нем-
ного еврей..."
Мысль, по-видимому, не случайная, так как мы встречаем ее
у других авторов. Например, Борис Хазанов (псевдоним, автор со-
общает, что живет здесь), говорит:

"Такова ситуация русского еврейства, какой она мне предс-
тавляется. Я не вижу противоречия между моей "кровью" и тем,
что я говорю по-русски; между тем, что я иудей, и тем, что я
русский интеллигент. Напротив, я нахожу это сочетание естест-
венным, Я убеждаюсь, что быть русским интеллигентом сейчас не-
избежно значит быть евреем".

Автор не принимает эмиграции как выхода (по крайней мере
для себя). Тем не менее он заявляет:

"...Я торжественно ставлю крест на теории ассимиляции, на
философии ассимиляционизма (...). Я принимаю как нечто законное
то, что я чужой здесь, и в этом состоит мое освобождение (...).
Я не осознаю себя блудным сыном, которому пора вернуться под
отчий кров, мой кров всегда со мной, где бы я ни скитался, мне
нет надобности осознавать себя евреем, я и так еврей с головы
до кончиков ногтей. Вы скажете: а почва? Как можно жить, имея
под ногами бездну? Но удел русских евреев - ступать по воде".

Заявляя, что он не собирается уезжать, автор говорит:

"Патриотизм в русском понимании слова мне чужд. Та Россия,
которую я люблю, есть платоновская идея, в природе ее не су-
ществует. Россия, которую я вижу вокруг себя, мне отвратитель-
на"20.

Вместе с тем автор берется указать некоторую миссию, осо-
бую роль русского еврейства (или по крайней мере какой-то его
части).
"Заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения (!)
русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией.
При этом, однако, они остались евреями. Поэтому им дано пережи-
вать ситуацию изнутри и одновременно видеть ее со стороны.
Русские люди этого преимущества лишены - что они неоднократно
доказывали".
Также и Шрагин подчеркивает национальную окраску своего
понимания интеллигенции ("Малого Народа"):

"Национальный склад русского интеллигента имеет мало обще-
го с национальным складом крестьянина, рабочего или бюрократа".
"Еще Гершензон заметил, что русский интеллигент даже антрополо-
гически иной тип, чем человек из народа".

Да и Янов, излагая свой проект духовной оккупации и преоб-
разования России "западным интеллектуальным сообществом", не
забывает добавить, что для осуществления этого грандиозного
плана понадобится "Новый Барух или Маршалл".
Особенно поучительной представляется мне мысль, высказан-
ная Померанцем:

"Даже Израиль я хотел бы видеть не чисто еврейским госу-
дарством, а убежищем для каждого "перемещенного лица", для каж-
дого человека, потерявшего родину, центром вселенской междуна-
родной диаспоры (которая растет и ширится). Если у еврейского
народа, после трех тысяч лет истории, есть некоторая роль, то
скорее в этом, а не в том, чтобы просто выжить и быть как все".

Интересно было бы понять, что это за "перемещенные лица"?
Вероятно, образ этот применяется не буквально, например, это не
арабские беженцы из Палестины. Скорее, здесь подразумеваются
лица, утратившие почву по аналогии с "потерявшими родину". Об-
раз Израиля как столицы или Ватикана, объединяющего международ-
ную диаспору людей "без корней", утративших почву и родину,
вполне соответствует концепции "Малого Народа", в нашу эпоху
находящегося под доминирующим влиянием одного из течений ев-
рейского национализма.
Очевидно, еврейские национальные чувства являются одной из
основных сил, движущих сейчас "Малый Народ". Так, может быть,
мы имеем дело с чисто национальным течением? Кажется, что это
не так - дело обстоит сложнее. Психология "Малого Народа" -
когда кристально ясная концепция снимает с человека бремя выбо-
ра, личной ответственности перед "Большим Народом" и дает слад-
кое чувство принадлежности к элите, такая психология не связана
непосредственно ни с какой социальной или национальной группой.
Однако "Малый Народ" "воплощается": использует определенную
группу или слой, в данный момент имеющий тенденцию к духовной
самоизоляции, противопоставлению себя "Большому Народу". Это
может быть религиозная группа (в Англии - пуритане), социальная
(во Франции - III сословие), национальная (определенное течение
еврейского национализма - у нас). Но как во Франции в революции
играли видную роль и дворяне, так и у нас можно встретить русс-
ких или украинцев среди ведущих публицистов "Малого Народа". В
подобной открытости и состоит сила этой психологии: иначе все
движение замыкалось бы в узком кругу и не могло бы оказать та-
кого влияния на весь народ.
По-видимому, в жизни "Малого Народа", обитающего сейчас в
нашей стране, еврейское влияние играет исключительно большую
роль: судя по тому, насколько вся литература "Малого Народа"
пропитана точками зрения еврейского национализма, естественно
думать, что именно из националистически настроенных евреев сос-
тоит то центральное ядро, вокруг которого кристаллизуется этот
слой. Их роль можно сравнить с ролью фермента, ускоряющего и
направляющего процесс формирования "Малого Народа". Однако сама
категория "Малого Народа" шире: он существовал бы и без этого
влияния, хотя активность его и роль в жизни страны была бы, ве-
роятно, гораздо меньше. <...>

и продолжение-книга"Русофобия-десять лет спустя":

В своей старой работе я вынужден был реконструировать,
отгадывать то явление, которое окрестил русофобией, по
отдельным статьям самиздата, по эмигрантским публикациям.
Теперь, при полной гласности, при слиянии нашего и
эмигрантского книжного рынков, таких трудностей не существует.
И течение, о котором тогда можно было лишь догадываться, что
оно окажет влияние на жизнь в будущем, сейчас становится мощной
и явной силой. В новых условиях само явление становится новым.
Вот для начала пример:

Холуй смеется, раб хохочет,
Палач свою секиру точит,
Тиран терзает каплуна,
Сверкает зимняя луна.
То вид отечества: гравюра,
На лежаке солдат и дура.
Старуха чешет мертвый бок.
То вид отечества: лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит,
Кружатся пары на балу,
В прихожей == куча на полу.
Луна сияет, зренье муча.
Под ней == как мозг отдельный ==
туча.
Пускай художник, паразит.
Другой пейзаж изобразит.

Вероятно, я мог бы процитировать это и 10 лет назад. Но
тогда == что было в этом значительного? В своих антипатиях
человек не волен, а форма их выражения == всего лишь личная
особенность автора. Но сейчас мы со всех сторон слышим что
автор == И. Бродский == величайший русский поэт современности,
заслуженно увенчан Нобелевской премией, а стихи его
возвращаются на родину (хотя применимость такого термина здесь,
пожалуй, сомнительна). Социальная значимость этого произведения
стала совсем иной.
Вот пример из прозы. "В этой стране пасутся козы с
выщипанными боками, вдоль заборов робко пробираются шелудивые
жители. (...) В этой стране было двенадцать миллионов
заключенных, у каждого был свой доносчик, следовательно, в ней
проживало двенадцать миллионов предателей. Это та самая страна,
которую в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя"; "Я
привык стыдиться этой родины, где каждый день == унижение,
каждая встреча == как пощечина, где все == пейзаж и люди ==
оскорбляет взор". Написано в 70-е годы, но даже не знаю, было
ли опубликовано тогда. Теперь же распространено большим тиражом
("Библиотека "Огонек"). Автор Б. Хазанов (Г. Файбисович) издает
(вместе с К. Любарским и Э. Финкельштейном) в ФРГ журнал
"Страна и мир", ориентированный в духе приведенных цитат.
Таков "ветер перемен". В частности, почти все, что я
цитировал в старой работе из сам== и тамиздата, теперь
нахлынуло сюда массовыми тиражами. С отменой глушения
радиостанцию "Свобода" слышно 24 часа в сутки в любом месте ==
все ее вещание накалено этой страстью. Русские ("русский
шовинизм") == виновники голода на Украине, русское сознание в
принципе утопично, русские вообще == не взрослые. И до полной
потери приличия нескрываемый восторг по поводу всех бед нашей
страны: разрухи, междоусобиц, близкого голода.
Газеты, журналы, телевидение все более подчиняются этому
течению. Известный окрик с самых верхов власти == что мы живем
плохо, так как русские ленивы == был подхвачен с сочувствием.
Например, журнал "Наука и техника" == где тут место идеологии?
Но: "развитие кооперативов усилит имущественное неравенство.
Один человек талантлив и трудолюбив, другой ленив. Так было,
есть и будет, пока не исчезнет лень == одна из черт русского
характера". Тут уже предопределена и национальная раскладка
этого имущественного неравенства. Другой вариант: "Несомненно,
что крепостное право не могло не выработать рабских черт
характера у крепостного крестьянина". Может быть, проверим у
Пушкина? Вот типичный крепостной == Савельич. Но не согласный с
Пушкиным автор зато нас утешает, указывая надежду на будущее:
"Ведь во Всероссийской политической стачке 1905 года
участвовали дети бывших крепостных. Как изменилась психология
за 44 года!" Это ведь ужас, в эпоху какого помрачения разума мы
живем! Считать рабами тех, кто создал наши сказки и песни, кто
насмерть стоял под Полтавой и Бородино! А свободными душами ==
тех, кто пошел за полуграмотными, злобными, нравственно
ущербными крикунами, приведшими их == теперь уже все видят,
куда. Победоносцеву пишет один его корреспондент в 70-е гг.,
как "нигилист" агитировал мужика: бери топор, и все, что
сегодня барское, завтра будет твое. Мужик в ответ: а
послезавтра? И объясняет: если я не вор, не убийца, пойду
грабить и убивать, так почему ж ты-то у меня награбленное не
отберешь? Ведь этот уже настоящий крепостной (всего лет 10 до
того освобожденный) видел нашу историю на полвека вперед, видел
то, о чем не подозревали Герцен, Чернышевский, Добролюбов,
Михайловский, Милюков. Но все равно == "раб".
Для более убедительного доказательства этого тезиса еще
один автор спрашивает: почему не "безбожный Запад", а Россия
допустила "избиение церкви государством? Как глубоко
религиозный народ допустил физическое истребление за один год
Советской власти (1919 г.) 320 тысяч священнослужителей (см.
"Комсомольскую правду" от 12 сентября 1989 г.)". Вот так и
судят о нашей истории == по заметкам в "Комсомольской правде".
Толстый журнал ("Октябрь") пишет об одной из величайших
трагедий нашей истории с фельетонной беззастенчивостью. 300
тысяч == это примерная численность всего духовенства == белого
и черного == до революции. И, конечно, оно не было все
истреблено за один год, его истребляли еще лет 20.
Действительно, к началу войны (1941 г.) из этого числа служила
едва ли одна двадцатая часть, но остальные далеко не все и даже
не в большинстве своем были "физически истреблены". Если же
сравнивать с Западом, в 20-е годы в Мексике прокатилось гонение
на католическую церковь не мягче нашего. Священника,
застигнутого за исполнением требы, расстреливали, за крестик
сажали в тюрьму. Поднявшихся на защиту своей веры крестьян
вешали, расстреливали, запирали в концлагеря. Организаторами
были американизированные дельцы и адвокаты, финансируемые из
Штатов, американский атташе давал советы по проведению политики
"выжженной земли" и созданию концлагерей (американцы уже имели
опыт на Гавайях). Запад не только дал раздавить крестьян, но
свободная пресса еще и замолчала всю эту драму так, что о ней
мало кто и знает. (Сейчас переведен яркий роман Г. Грина "Сила
и слава" об этом гонении и путевые заметки Грина "Дороги
беззакония". Но самое сильное впечатление == от сухого рассказа
историка, например, J. Meyer "Apokalypse et revolution en
Mexique. Paris, 1974.) Неужели мало нам перенесенных мучений и
надо еще представлять нас какими-то выродками в человечестве,
хватая для этого факты с потолка?
Другой автор и совсем без фактов, еще откровеннее:
"Русский национальный характер выродился. Реанимировать его ==
значит вновь обречь страну на отставание". У третьего еще
хлеще: "Статус небытия всей российской жизни, в которой времени
не существует". "Россия должна быть уничтожена. В том смысле,
что чары должны быть развеяны. Она вроде и уничтожена, но
Кащеево яйцо цело". И уж совсем срываясь: "Страна дураков...
находится сейчас... в состоянии сволочного общества". Про
русских: "Что же с ними делать? В переучение этого народа на
жизнь ради жизни (таков язык подлинника!) поверить трудно. В
герметизацию? В рассеивание по свету? В полное истребление? Ни
одного правильного ответа". И на том спасибо!
Кажется, что существование русского народа является
досадной, раздражающей неприятностью. Доходят до чего-то
фантастического! В "Литературной газете" опубликовано письмо
известного артиста Театра на Таганке В. Золотухина. Раньше эта
газета написала об "омерзительном зрелище", в котором он
участвовал, процитировав рядом некие слова "о чистоте крови"
(произнесенные в месте, где Золотухин не был). Актер стал
получать письма с обвинением в беспринципности, в том, что он
== "враг еврейского народа". Такие же письма вывешивались в
театре. За что? Оказывается, за то, что на 60-летнем юбилее
Шукшина, у него на родине, Золотухин сказал == у нас есть живой
Шукшин, живущие Астафьев, Распутин, Белов, и мы не дадим
перегородить Катунь плотиной! Не было бы это напечатано, я бы
не поверил!
Та или иная оценка России, русского народа всегда связана
с оценкой его культуры, особенно литературы. И здесь
аналогичная картина. Например, "Прогулки с Пушкиным" Синявского
я упомянул вскользь еще в моей старой работе, тогда это был
небольшой скандал в эмигрантской среде2. Теперь же "Прогулки"
печатаются здесь в многотиражном журнале. Как ни объяснять их
происхождение: желанием ужалить русскую культуру,
патологическим амбивалентным отношением любовь-ненависть к
Пушкину, стремлением к известности через скандал == у читателя
все равно остается чувство, что нечто болезненное и нечистое
соединяется с образом того, кто и до сих пор озаряет светом
нашу духовную жизнь. В статье об этих "Прогулках" Солженицын
обратил внимание на признаки такого же "переосмысления" Гоголя,
Достоевского, Толстого, Лермонтова и высказал догадку: не
закладывается ли здесь широкая концепция == как у России не
было истории, так не было и литературы? И угадал! Уже в
последние годы в здешнем журнале встречаем: "Вот у Гоголя тоска
через несколько строк переходит в богатырство, как у Пушкина ==
разгулье в тоску. Так они и переливаются, жутко сказать, из
пустого в порожнее, из раздолья в запустенье == на всем
протяжении русской гордящейся и тоскующей мысли". "Пустота,
неутолимый наш соблазн, сама блудница вавилонская, раздвигающая
ноги на каждом российском распутье". И дальше отрывок из Блока:
"О, Русь моя, жена моя!.." Очередь дошла и до Солженицына.
Синявский, его соредактор по журналу Розанова Сарнов, В.
Белоцерковский и многие с ними заняты этим делом. Недавно в
"круглом столе" журнала "Иностранная литература" было высказано
много серьезных упреков литераторам, что боятся они (кого или
чего == интересно?) разъяснять бесталанность и реакционность
Солженицына. Но раньше уже отличился Войнович целым романом ==
грязным пасквилем на Солженицына.
"Помрачение рассудка", пятая колонна советской
пропаганды", "проповедь о великорусском национализме" и
"черносотенные инсинуации" == это В. Белоцерковский о
Солженицыне, в таком же точно духе, что давние доносы
Биль-Белоцерковского на Булгакова! И других современников не
минуло. "Главное == в астафьевском мировоззрении, основная
черта которого, на мой взгляд, == беззастенчивость".
"Примитивный, животный шовинизм, элементарное невежество" (о
нем же). "Мракобесие Распутиных...". "Белов лжет...". "Лад" ==
ложь". Так: от Пушкина до наших дней3. Шире литературы язык. Из
совсем недавнего (кстати, еще нам не встречался Тургенев, вот и
он пригодился). "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о
судьбе нашей страны невольно спросишь себя: что это за народ,
который одновременно истово клянется, что "мать" == это самое
святое слово, и это же слово так прочно соединил в своем
великом и могучем языке с грязным ругательством, что и само оно
сделалось почти неприличным?"
Наиболее типичная в этом потоке литературы повесть В.
Гроссмана "Все течет". Если 10 лет назад я мимоходом упомянул о
ней как о мало известном произведении, но предтече всего
направления, то сейчас она широко опубликована и подкреплена
публикацией тоже ранее неизвестного яркого романа Гроссмана
"Жизнь и судьба", а особенно его колоссальной рекламой. Схема
повести: герой, выйдя из лагеря, пытается осознать происшедшее
с ним и страной. Виновен Сталин? == нет, он приходит к мысли,
что многие отталкивающие черты восходят к Ленину. Значит,
Ленин? Нет, герой идет глубже. В конце книги он излагает свое
окончательное понимание. Причина == в "русской душе",
"тысячелетней рабе". "Развитие Запада оплодотворялось ростом
свободы, а развитие России == ростом рабства". Сто лет назад в
Россию была занесена с Запада идея свободы, но ее погубило
русское "крепостное, рабское начало. Подобно дымящейся от
собственной силы царской водке, оно растворило металл и соль
человеческого достоинства". И в других странах иногда
торжествовало рабство == но под влиянием русского примера.
"По-прежнему ли загадочна русская душа? Нет, загадки нет. Да и
была ли она? Какая же загадка в рабстве?" В повести как будто с
сочувствием описываются крестьяне, мрущие от голода при
коллективизации. Но в конце читатель понимает: это их
собственная рабская душа заморила их, да еще насаждала рабство
вне их страны. Такая концепция глубинного отрицания России и
всей ее истории встречалась мне до того лишь однажды == в
основном идеологическом произведении национал-социализма ==
"Миф ХХ века" Розенберга. Там та же схема русской истории.
Русские == неполноценные, природные рабы. Их государство
создали германцы-варяги. Но постепенно растворились, потеряли
расовую чистоту. Результат == монгольское завоевание. Второй
раз германцы создали русское государство и культуру в
послепетровское время, и опять их захлестнула
расово-неполноценная стихия. Концепция Розенберга
последовательнее, так как явно формулирует практическую цель:
новое завоевание России и германское господство, застрахованное
на этот раз от растворения высшей расы неполноценным народом!
Повесть Гроссмана подводит к самому злободневному вопросу,
осмыслению революции и последовавшей цепи трагедий. Еще 10 лет
назад вопрос казался лишь темой для рассуждений идеологов,
теперь же он встает перед каждым. И звучит ответ, уже давно
заготовленный, но сейчас внедряемый мощью средств массовой
информации: причина в русской традиции, русской истории,
русском национальном характере (как у Гроссмана).
Тут Россия предстает даже злой силой, загубившей западные
(марксистские?) идеи (растворила, "как царская водка" по
Гроссману), "идея социализма, пришедшая к нам с Запада, пала на
глухую, придавленную вековыми традициями рабства почву". Россия
"дискредитировала сами идеи социализма". Недаром возникший у
нас строй называют то "социализмом" (в кавычках), то
псевдосоциализмом. "Разве вяжутся с социализмом тюремная
организация производства и жизни, отчуждение, крепостное право
в деревне?" Да почему же не вяжутся? Наш строй до
парадоксальных подробностей совпадает с картинами будущего
социалистического общества, кто бы их ни рисовал. Даже посылка
горожан в деревню на уборочную была предусмотрена == именно так
"классики" представляли себе "преодоление противоречия между
физическим и умственным трудом".
Конкретнее, причину ищут в мужике. "Идея коллективизации
чем-то напоминала (крестьянам. == И. Ш.) хорошо знакомую и
близкую коллективность". "Предрасположенность добуржуазного
крестьянина к коллективному хозяйству". "Большинство крестьян
примирились с коллективизацией". Да откуда вы знаете, что они
примирились? Только потому, что Рыбаков не захотел описать, как
это "примирение" вылилось в тысячи восстаний, усмирявшихся
пулеметами? Среди наших подъяремных философов А. Ципко первым,
кажется, отважился напомнить о марксистском фундаменте
революции (хотя нам, правда, с другими акцентами твердили об
этом десятилетиями). Он даже как будто полемизирует с
предшествующим автором: "модный ныне миф о крестьянском
происхождении левацких скачков Сталина, в том числе и
коллективизации" == и указывает на тождественность идеологии
Сталина, Ленина и других марксистов, вплоть до Маркса. Но он
очень обеспокоен тем, что "волна обновления... связана с
основными нашими святынями == с Октябрем, социализмом,
марксизмом". В результате "истоки сталинизма в традициях
русского левого радикализма". Но если Сталин мыслил по Марксу?
Тогда в каких традициях истоки марксизма? Недавно тот же автор
писал в газете: "Катастрофа, которая произошла в 1917 году,
была с энтузиазмом воспринята всем народом". А четыре года
гражданской войны, Антоновское, Западно-Сибирское, Ижевское,
Тульское, Вологодское восстания? Известный земец С. С. Маслов
писал в начале 20-х годов: "Крестьянство борется неустанно и
ожесточенно. Страшная расплата за борьбу, выражающаяся в
уничтожении артиллерией и истреблении огнем деревень и станиц,
в массовых расстрелах, пытках... его не останавливает". О
Сибирском восстании: "В сражениях принимали участие дети,
женщины, старики".
Но так и остаются русские у всех авторов виновными,
народом-преступником. "Неспособность русской нации к пересмотру
прошлого и признанию своей вины..." "Только равноправное
экономическое содружество народов и может снять с народа
русского подозрение в превосходстве" (таков уж слог!). То есть
русские рассматриваются как амнистированный преступник, который
еще должен хорошим поведением доказать, что исправился.
Казалось бы, хоть победа в последней войне, купленная даже
не поддающимися пересчету жизнями русских и спасшая весь
демократический мир, могла бы вызвать снисхождение к русским.
Но нет, легче сменить отношение к Гитлеру. "Россия преподала
миру чистые формы тоталитарной власти", а "современная
политология даже фашистскую Германию считает не чисто
тоталитарным, авторитарно-тоталитарным государством". Опоздали
вы, критики России! Вам бы в 1942 год явиться и объяснить, что
идет война тоталитарной власти против всего лишь
авторитарно-тоталитарного государства. Нашлась бы
заинтересованная аудитория для живой дискуссии == даже во всем
мире.
Все настроение не ново == и в старой своей работе я
приводил много таких примеров. Но сейчас оно уже тесно
смыкается с реальностью. "Реторта рабства" == Россия ==
естественно, должна быть уничтожена, так, чтобы уж не
поднялась. В первую мировую войну темный авантюрист
Парвус-Гельфанд представил немецкому генштабу план бескровной
победы над Россией. Он предлагал не скупясь финансировать
революционеров (большевиков, левых эсеров) и любые группы
националистов, чтобы вызвать социальную революцию и распад
России на мелкие государства. План и начал успешно исполняться
(Брестский мир), но помешало поражение Германии на Западе.
Похожие идеи обсуждались и Гитлером. Но теперь такие планы
разрабатываются и пропагандируются у нас. Разбить страну на
части по числу народов, то есть на 100 частей, любой территории
предоставить суверенитет "кто сколько переварит", как
выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идет не о тех или других
территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней
традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ,
создавший это государство, "раб", раз "Россия должна быть
уничтожена", то такой конец == единственный разумный выход. Все
возражения == это "имперское мышление", "имперские амбиции". И
вдохновленные такой идеологией, политики раздувают за спиной
друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие
дома в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим
построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой.
В прежней работе я обратил внимание на концепцию
эмигранта-советолога А. Янова: Россия не может сама выработать
план своего развития, за нее но должно сделать "западное
интеллектуальное сообщество". Янов сравнивает эту задачу с той,
которая стояла перед советниками генерала Макартура,
командующего американской оккупационной армией в Японии после
конца II мировой войны. Тогда эта идея показалась мне
характерной как символ, знак того, что русофобские авторы
мыслят уже в рамках концепции оккупации. Но сейчас бывший
министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе* вполне по-деловому
заявляет, что положительно отнесется к участию войск ООН в
решении конфликтов внутри СССР ("Правда", 21.VI.91 г.).
На мрачном фоне нашей жизни есть, однако, нечто
положительное: череда драматических событий дает материал для
сопоставления их с некоторыми из обсуждавшихся выше идей ==
появилась возможность экспериментальной проверки. Например,
такой центральной для всего течения концепции, как "русский
фашизм"? "Русская идея реализуется как фашизм", "русские ==
расисты". Как выразителей тенденций всего народа часто выбирают
писателей-"деревенщиков". Писатели-"деревенщики" == расисты,
это любимая тема радио "Свобода". "Разве Белов, Астафьев ==
националисты?" == спрашивает Померанц. "Для них москвич ==
чужак, почти иностранец; женщина, которая увлекается аэробикой,
== шлюха. Бред, но он отвечает сознанию нескольких десятков
миллионов, выдранных из деревни и распиханных по крупноблочным
и крупнопанельным сооружениям". "Почвы нет, а есть движение
новых варваров, внутренних "грядущих гуннов". Другой автор: "Та
мораль, которую несет Астафьев, есть доведенная до анекдота, но
типичная для всего движения смесь: декларируемой любви == и
осуществленной ненависти". "Черномазыми" кличут по России
человека вида нерусского, а тем паче кавказского, торгаш он или
не торгаш, неважно; а еще кличут "чучмеком" и "чуркой", если он
по виду из Средней Азии". Автор якобы сам слышал, как дворники
у одного универмага говорили, что "черномазых" надо давить, как
тараканов. Теперь страсти разыгрались, власть ослабла, и мы
могли бы видеть, как русские фашисты преследуют и громят
"чучмеков". Но вот жалуется "русофон" (русскоговорящий) из
Кишинева: "В моем подъезде начертано крупно: чушки, уходите
домой. Чушки == уличный синоним русофона". Не русские же
скандировали в Кишиневе: "Чушки, проводите свой митинг в
Сибири", == и кто-то другой забил насмерть русского юношу за
то, что на улице говорил по-русски. Не русские несли плакаты:
"Мигранты, вон из Литвы", и это эстонский народный депутат
написал, что русские произошли от женщин, изнасилованных
татарами. Убивают друг друга азербайджанцы и армяне, грузины и
абхазцы, грузины и осетины, громят месхов узбеки, но не слышно,
чтобы кого-то убивали русские, зато погромы русских были в
Алма-Ате, Душанбе, Туве. А беженцы любых национальностей
стекаются в Россию, особенно в Москву. Можно сказать: какие же
русские свойства здесь проявляются? Беженцы сами едут в Москву
== что же с ними делать? Но ведь не всегда так мирно обходится.
Например, когда в 1921 году голодные беженцы из России хлынули
в Грузию, там был поставлен вопрос о закрытии границы.
Наверное, были в последние годы и такие столкновения, где
инициаторами явились русские, но общий характер событий,
кажется, никак не соответствует образу "русских фашистов".
Концепция "русского фашизма" прошла первую экспериментальную
проверку...
Б. Хазанов пишет: "Берегитесь, когда вам твердят о любви к
родине: эта любовь заражена ненавистью. Берегитесь, когда
раздаются крики о русофобии: вам хотят сказать, что русский
народ окружен врагами". Но послушаем и другую точку зрения! Это
написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент
был еще в стадии подготовки: "Дело было вовсе не в
"славянофильстве и западничестве". Это == цензурные и удобные
термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело
о нашем отечестве, которое целым рядом знаменитых писателей
указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения
и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые
указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества:
заслон и == в существе своем == ошибку истории, суеверие,
пережиток, то, чего нет (...).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного
звена. России собственно == нет, она == кажется. Это ужасный
фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных
людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если
соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно,
что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не
будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом
проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только
"средство", "материал", "вещество" для принятия в себя единой и
универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно
именуется "Европейской цивилизацией". Никакой "русской
цивилизации", никакой "русской культуры"... Но тут уж дальше не
договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о
"русской цивилизации", "русской культуре" == сводила с ума,
парализовала душу".