Приветствую всех! Давно я читаю ваш форум и во многом солидарен черносотенным взгядам, теперь вот и зарегистрировался у вас. По теме, вот несколько стихов Арсения Несмелова:
КАСЬЯН И МИКОЛА Призвал Господь к престолу В чертогах голубых Касьяна и Миколу, Угодников своих. Спеша на Божий вызов, Дороден и румян, В блистающие ризы Украсился Касьян. Пришел - и очи долу. Потом заговорил: "Почто, Творец, Миколу Ты столько возлюбил?.. Я с просьбишкою ныне К стопам Твоим гряду: Он дважды именинник, А я лишь раз в году. За что такие ласки, - Ответить пожелай". …Подходит в старой ряске Святитель Николай. С отеческой усмешкой Спросил его Благой: "Ты почему замешкал, Угодник дорогой? Какое Божье дело Ты на земле творил?" Взглянул святой несмело И так заговорил: "Архангел кликал звонко, Услышал я, иду, Да русский мужичонка, Гляжу, попал в беду. Дрова он воеводе Спешил доставить в срок Да на трясце-болоте И увязил возок. И мужичонка серый, Российский человек, Ко мне с великой верой В мольбе своей прибег. Я что ж… Из топи тряской Я вызволил возца, Прости уж, что на ряске Землица и грязца. Твоя велика милость, - Помедлил я приказ…" Но звездно покатилась Слеза из Божьих глаз. С тишайшей лаской Голос Сказал с престола сил: "Ты вот как Мне, Микола, Поступком угодил. Ты с Арием был строгий, Но ласков с мужичком, - Отри ж, Святитель, ноги Хоть этим облачком… Тебе ж, - с прискорбьем очи Повел к Касьяну Бог, - Не сделаю короче Твой именинный срок. Спесив, как воевода, Ты сердцем не смирён!.." И раз в четыре года Стал именинник он.
ЦАРЕУБИЙЦЫ. Мы теперь панихиды правим, С пышной щедростью ладан жжем, Рядом с образом лики ставим, На поминки Царя идем. Бережем мы к убийцам злобу, Чтобы собственный грех загас, Но заслали Царя в трущобу Не при всех ли, увы, при нас? Сколько было убийц? Двенадцать, Восемнадцать иль тридцать пять? Как же это могло так статься, - Государя не отстоять? Только горсточка этот ворог, Как пыльцу бы его смело: Верноподданными - сто сорок Миллионов себя звало. Много лжи в нашем плаче позднем, Лицемернейшей болтовни, - Не за всех ли отраву возлил Некий яд, отравлявший дни. И один ли, одно ли имя, Жертва страшных нетопырей? Нет, давно мы ночами злыми Убивали своих Царей. И над всеми легло проклятье, Всем нам давит тревога грудь: Замыкаешь ты, дом Ипатьев, Некий давний кровавый путь!
В СОЧЕЛЬНИК Нынче ветер с востока на запад, И по мерзлой маньчжурской земле Начинает поземка, царапать И бежит, исчезая во мгле. С этим ветром, холодным и колким, Что в окно начинает стучать, -- К зауральским серебряным елкам Хорошо бы сегодня умчать. Над российским простором промчаться, Рассекая метельную высь, Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском, Над родною Москвой пронестись. И в рождественский вечер послушать Трепетание сердца страны, Заглянуть в непокорную душу, В роковые ее глубины. Родников ее недруг не выскреб: Не в глуши ли болот и лесов Загораются первые искры Затаенных до сроков скитов, Как в татарщину, в годы глухие, Как в те темные годы, когда В дыме битв зачиналась Россия, Собирала свои города. Нелюдима она, невидима. Темный бор замыкает кольцо. Закрывает бесстрастная схима Молодое, худое лицо. Но и ныне, как прежде, когда-то, Не осилить Россию беде. И запавшие очи подняты К золотой Вифлеемской звезде.
БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ. К оврагу, Где травы ржавели от крови, Где смерть опрокинула трупы на склон, Папаху надвинув на самые брови, На черном коне подъезжает барон.
Он спустится шагом к изрубленным трупам И смотрит им в лица, Склоняясь с седла, — И прядает конь, Оседающий крупом, И в пене испуга его удила.
И яростью, Бредом ее истомяся, Кавказский клинок — Он уже обнажен — В гниющее Красноармейское мясо, Повиснув к земле, Погружает барон.
Скакун обезумел, Не слушает шпор oн, Выносит на гребень, Весь в лунном огне, — Испуганный шумом, Проснувшийся ворон Закаркает хрипло на черной сосне.
И каркает ворон, И слушает всадник, И льдисто светлеет худое лицо. Чем возгласы птицы звучат безотрадней, Тем Сжавшее сердце Слабеет кольцо.
Глаза засветились. В тревожном их блеске — Две крошечных искры, Два тонких луча... Но нынче, Вернувшись из страшной поездки, Барон приказал: «Позовите врача!»
И лекарю, Мутной тоскою оборон (Шаги и бряцание шпор в тишине), Отрывисто бросил: «Хворает мой ворон: Увидев меня, Не закаркал он мне!»
Ты будешь лечить его, Если ж последней Отрады лишусь — посчитаюсь с тобой!..» Врач вышел безмолвно И тут же, В передней, Руками развел и покончил с собой.
А в полдень В кровавом Особом Отделе Барону, В сторонку дохнув перегар, Сказали: «Вот эти... Они засиделись: Она — партизанка, а он — комиссар».
И медленно В шепот тревожных известий — Они напряженными стали опять — Им брошено: «На ночь сведите их вместе, А ночью — под вороном — расстрелять!»
И утром начштаба барону прохаркал О ночи и смерти казненных двоих... «А ворон их видел? А ворон закаркал?» — Барон перебил... И полковник затих.
«Случилось несчастье! — Он выдавил (Дабы Удар отклонить — Сокрушительный вздох). — С испугу ли — Все-таки крикнула баба — Иль гнили объевшись, но... Ворон издох!»
«Каналья! Ты сдохнешь, а ворон мой — умер! Он, Каркая, Славил удел палача!.. — От гнева и ужаса обезумев, Хватаясь за шашку, Барон закричал. —
Он был моим другом., В кровавой неволе Другого найти я уже не смогу!» И, весь содрогаясь от гнева и боли, Он отдал приказ отступать на Ургу.
Стенали степные поджарые волки, Шептались пески, Умирал небосклон... Как идол, сидел на косматой монголке, Монголом одет, Сумасшедший барон.
И, шорохам ночи бессонной внимая, Он призраку гибели выплюнул: «Прочь!» И каркала вороном Глухонемая, Упавшая сзади Даурская ночь.
______
Я слышал: В монгольских унылых улусах, Ребенка качая при дымном огне, Раскосая женщина в кольцах и бусах Поет о бароне на черном коне...
И будто бы в дни, Когда в яростной злобе Шевелится буря в горячем песке, — Огромный, Он мчит над пустынею Гоби, И ворон сидит у него па плече.
|