Владимир Николаевич Осипов: "В одну ночь я стал русским националистом, исконно русская, черносотенная идеология - Православие, русский национализм и монархизм - мгновенно выбросила из моей души юношеский анархосиндикализм, ницшеанство и прочую шелуху и бред".
С Владимиром Николаевичем Осиповым беседует наш корреспондент
Олег Алексеевич Сваталов.
Олег Алексеевич:
- Владимир Николаевич, расскажите сначала о се-бе. Где Вы родились, где учились, работали...
Владимир Николаевич:
- Я родился 60 лет назад, 9 августа 1938 года в го-роде Сланцы Ленинградской области. Это шах-тер-ский городок, созданный в тридцатые годы, где ста-ли добывать горючий сланец. Мой отец, Осипов Ни-колай Федорович, был школьным учителем. Когда на-ча-лась война, он пошел добровольцем в Армию, слу-жил в артиллерии и прошел всю Отечественную вой-ну. После войны остался служить в Армии, стал во-ен-нослужащим. Мать, в девичестве Скворцова Пра-сковья Петровна, всю жизнь проработала учителем на-чальной школы. Так и вышла на пенсию. Ее брат Петр Петрович Скворцов был эдаким боевым ком-сомольцем, в 30-м году искренне и с энтузиазмом про-водил коллективизацию в нашей деревне Ры-жи-ко-во. После убийства Кирова "загремел" и провел несколько лет в Котласе на лесоповале по поли-ти-ческой статье. Подвыпив, он сказал им же раскула-чен-ному мужику: "Я знаю, кто убил Кирова". В по-рядке мести тот донес, и он пошел по 58-й статье. От-сидел он пять лет. Потом он работал бухгалтером шахты.
Олег Алексеевич:
- Это было атеистическое время, когда и как Вы пришли к Вере?
Владимир Николаевич:
- Во время войны мы эвакуировались: мама, ее сестра Анна Петровна, другие родственники, кроме от-ца, который был на фронте, выехали мы в Са-ра-товскую область, а в 1945 году вернулись обратно. Там, в эвакуации, в городе Пугачеве, меня крестила ба-бушка Прасковья Егоровна, мать моей мамы, тру-до-любивая Русская крестьянка. Она была очень ре-ли-гиозна. 1938 год был одним из самых тяжелых от-носительно Церкви. Энциклопедия тогда писала о том, что Православная Церковь стала агентом ди-вер-си-онных спецслужб Запада... Перед войной был пик го-нений на Церковь. На всю Россию осталось при-близительно сто Православных храмов и триста об-нов-ленческих. В это страшное время мои родители не осмелились меня крестить. Так что несколько лет я прожил некрещеным. Но в 1944 году моя мама за-болела тифом, она была почти при смерти, к тому же мы жили страшно голодно, и бабушка расценила это как наказание Господне за наши грехи, за то, что я расту некрещеным. Она отвела меня в храм, и я помню это крещение до сих пор, помню, как меня трижды погружали в купель, помню, как только что родившиеся младенцы, которых крестили, орали, а мне было шесть лет, я ничего страшного не находил, я тогда даже усмехнулся:
- Чего они орут? Тут ничего такого страшного нет. Окунули в воду - и хорошо...
До 13-14 лет я был таким стихийно верующим под вли-янием бабушки. Мама моя, хотя и была учи-тельницей, тоже дома молилась, была тоже такой стихийно верующей. Но вот бабушка была верующей со-знательно, при каждом случае ходила в церковь, со-блюдала посты, истово молилась. Она часами стояла на коленях перед иконой, кроме молитв из молитво-слова, она часто повторяла: "Я каюсь и каюсь, и сно-ва грешу, прими же, о, Боже, молитву мою!" Мне ка-залось, что она стояла на коленях часами...
Когда мне стало 14 лет, во мне произошел какой-то бунт, мне вдруг показалось, что веруют какие-то от-сталые люди, неграмотные бабушки, а я, такой само-лю-бивый, я много читал, росла во мне горделивость и в какой-то момент я решил, что я сам по себе, что ве-ра мне не нужна. И этот период длился около де-сяти лет.
Олег Алексеевич:
- И что же потом?
Владимир Николаевич:
- Потом... В 1955 году в Сланцах я окончил сред-нюю школу, поехал в Москву, подал документы на ис-то-рический факультет МГУ. Помню, в Сланцах го-во-рили, чтобы я не лез туда, все равно не пройду, это сумасшествие, наших туда не примут. Но меня при-няли. Я сдал все экзамены на пятерки, и, несмотря на то, что конкурс был 9 человек на место, меня приняли.
Учился я хорошо, весь первый год думал, что стану ис-ториком, ученым, что напишу исторические труды. Ис-тория меня очень увлекала. Но где-то на втором го-ду учебы я стал интересоваться философией Ницше, и гордость, которая во мне была, способствовала это-му. Была во мне и какая-то коммунистическая идей-ность, в какой-то момент я увлекался, как ни странно это сейчас вспоминать, Павлом Корчагиным, он вызы-вал у меня восхищение. Потом я стал читать Джека Лон-дона. Ницше сильно повлиял на мое самолюбие. Я стал еще более гордым. Это про-должалось до того, что я стал убежденным инди-видуалистом.
Именно этот индивидуализм и поставил меня в кон-фликт с Советской системой. Я увидел в режиме ложь и фальшь, и если бы антигуманизм советской сис-темы был более откровенным, я тогда бы это при-нял, но меня тяготила именно ложь, неправда. Двад-цатый съезд партии, критика сталинизма тоже по-влияла на то, что на третьем курсе я стал убежденным противником режима.
Олег Алексеевич:
- Я знаю, что Вы 15 лет провели в лагерях. За что?
Владимир Николаевич:
- 29 июля 1958 года в Москве был поставлен па-мятник Маяковскому. По субботам и воскресеньям там выступали поэты, слушать которых приходили по 200-300 человек. В основном читали поэтов запре-щенных, репрессированных, и это тоже был протест про-тив фальши. В те времена мы уже не принимали ком-мунистической идеи, но и капитализм был нам чужд. Мы стали вдруг эдакими анархо-синдикалис-та-ми и все не любили марксизм-ленинизм, это было всеобщим настроением.
При этом мы любили Родину, были патриотами. А в июне 1961 года всемером собрались в Из-майловс-ком пар-ке и решили создать партию анархо-синди-ка-ли-з-ма для борьбы с советским режимом. Нас при-вле--кала борь-ба, динамизм, мы знали, что в это время в Алек-сандрове и Муроме произошли беспорядки, гро-мили от-деления милиции. Мы тоже хотели участ-во-вать в борь-бе и даже хотели сделать листовки, а в ав-густе и во-все задумали террористический акт против Хрущева, так как думали, что Хрущев спо-со-бен раз-вя-зать Тре-тью Мировую войну. Конечно, это было дет-ство, и мы быстро от этой затеи отказа-лись. К то-му времени за речь в защиту аресто-ван-ного сту-ден-та меня выгнали из комсомола и из МГУ. И я в один миг превратился в отщепенца, в ноль, пра-к-ти-чес-ки без прав.
Тем не менее, мне удалось экстерном закончить пед--институт и устроиться учителем в Московскую шко-лу. А 6 октября 1961 года меня арестовали. За день до этого наш товарищ, студент В.К.Сенчагов явил-ся в КГБ с доносом на тех, кто собирается у па-мятника Маяковскому. По его словам одни из тех, кто собирается там - это хорошие люди, но заблуж-да-ющиеся, а другие, вроде меня, - откровенные враги. Но главное, он сказал, что мы готовим взрыв 22 съезда КПСС... На Лубянке я провел около трех ме-сяцев, а 9 февраля 1962 года Московский городской суд осудил меня на 7 лет лишения свободы.
Олег Алексеевич:
- Неужели нельзя было доказать, что Вы - не тер-рорист, что это - детские игры студентов, а не ди-версионная группа?
Владимир Николаевич:
- Нет, к нам отнеслись очень серьезно... В моем пер-вом лагерном сроке была одна особенность. Дело в том, что 25 мая 1962 года Президиум Верховного Со-вета РСФСР принял Указ о двух видах режима для политических заключенных: строгом и особом. Прав-да, слова "политические заключенные" только лишь подразумевались, политических в СССР как бы не было. До этого времени режимов было четыре: об-щий, усиленный, строгий и особый. После Указа ста-ло только два. По приговору нам дали усиленный ре-жим. Это значило, что мы имели возможность полу-чать посылки, чаще были свидания, в каких-то деталях (а в лагерях детали имеют большое значение) были послабления.
После Указа жизнь наша ужесточилась. Всем вместо усиленного режима давали строгий, толь-ко нам одним, тем, кого посадили "за площадь Ма-яковского", дали особый режим, самый тяжелый. Это ка-мерный режим, это лагерная тюрьма. Нас запирали на замок, как с работы привели - так сразу под за-мок в камеру. Это - полосатая одежда, никакого до-полнительного питания из ларька, никаких посылок и практически никаких свиданий. Это исключительно жесто-кий режим.
Олег Алексеевич:
- И все это время Вы оставались анархо-синдикалистом?
Владимир Николаевич:
- Именно в это время я познакомился с одним эс-тонцем, который воевал в Финскую войну на той сто-роне фронта, на стороне финнов. В рабочей зоне он рассказывал мне об этой войне. Он рассказывал, как Советское командование гнало буквально на убой сол-дат, наших Русских ребят в шинелях. Гнали на убой на линию Маннергейма, на пулеметы, на фин-скую оборону. Можно было провести до этого арт-обстрел, можно было использовать авиацию, как этого тре-бует военная наука, можно было предусмотреть уда-ры с флангов, еще что-то, но ничего этого не бы-ло. В атаку бросали в лоб. Цепь за цепью, цепь за цепью.
- Я лежу у пулемета, я их стреляю и стреляю, я не мо-гу, я устаю, я выдохся, у меня кожа слезает с ла-доней, уже раскаленный у меня пулемет, - рас-сказывает эстонец, - а они все идут и идут прямо на ме-ня во весь рост, идут и идут, и уже горы трупов, го-ры трупов...
Этот рассказ, этот жуткий, этот кошмарный рассказ рядового солдата финской армии о том, как Русских лю-дей, Русских солдат так жестоко, так беспощадно уби-вали, поверг меня в шок. Да, убивали наших враги, у них, как говорится, работа такая, но наши-то коман-ди-ры, наши знаменитые комиссары! Это они гнали на убой наших парней, не думая о том, как облегчить их участь, а скорее, наоборот, как поскорее их уни-чтожить, уничтожить руками финнов. И меня пора-зи-ла мысль: что сейчас нет никого, кто бы думал о Рус-ском человеке, о Русском мужике. И это мгно-венно меня осенило, в моей душе произошел какой-то взрыв. После этого рассказа я лежал на нарах, я всю ночь не спал, до утра я думал только об этом, о том, что есть народ, о котором никто не думает, ко-торый никому не нужен, точнее, думают о том, как этот народ быстрее отправить на кладбище... Я ре-шил, что с этой минуты я думаю об этом народе, я бо-лею за этот народ, этот народ мой, и я посвящаю свою жизнь этому народу. В одну ночь я стал Русским на-ционалистом. И довольно скоро я освоил Русскую идеологию. Эта исконно Русская черносотенная идеология - Пра-во-славие, Русский национализм и монархизм - она мгно-венно выбросила из моей души этот юношеский анархо-синдикализм, ницшеанство и прочую шелуху и бред.
К концу срока я пришел к выводу, что в этих со-ветских условиях я могу хотя бы издавать Русский Пра-вославный журнал, журнал, которого нет, но кото-рый должен быть. Разумеется, это должен был быть не-официальный журнал
Олег Алексеевич: - Вы отсидели полный срок?
Владимир Николаевич:
- Да. Я освободился в октябре 1968 года, в Москве я уже жить не мог, начались мои скитания по 101-му ки-лометру. Сначала - Калинин (Тверь), где я работал на Вагоностроительном заводе, потом - грузчиком в Струнино Владимирской области, потом на хлопчато-бу-мажном комбинате и затем - несколько лет по-жарным в Александрове. Имел поощрение за отличное ту-шение, мою фотографию даже повесили на доску по-чета, но начальство вовремя вспомнило, что я анти-советчик, что сидел по политической статье и нельзя, что-бы советский "Отличный пожарный" имел такое прош-лое. Фотографию быстро сняли.
Я начал издавать журнал "Вече". По толщине он мог соперничать с "Новым миром", двести пятьдесят стра-ниц машинописного текста, ну а тираж... тираж был крайне малым, сколько могли позволить печатные ма-шинки моих друзей. За три года вышло девять но-меров журнала, под каждым я ставил свою фа-милию, как главного редактора, и свой адрес. Я действовал открыто. Прямых политических статей там не было. Были материалы, посвященные славянофиль-ст-ву, были статьи о Православии, были материалы об охране окружающей среды, об охране памятников, бы-ли и литературные материалы, но мало. Много бы-ло публицистики в защиту России, в защиту Рус-ского народа. Была статья одного ученого, отвергнутая все-ми официальными журналами о сокращении Рус-ской нации. Конечно, тогда мы сокращались не так стре-мительно как теперь, но и тогда уже честные уче-ные заметили это сокращение и начали бить тревогу.
В Питере печаталось более 40 экземпляров жур-на-ла, делал это Петр Максимович Горячев. Журнал рас-пространялся по всей России, встречался в Мага-да-не, в Ташкенте. Мы его рассылали нашим "подпис-чи-кам".
Я думаю, что "Вече" сыграло какую-то роль в об-щественной жизни. С журналом сотрудни-ча-ли Бородин, Кожинов, Семанов, Жуков, Глазунов, Пра-вославную тему вел отец Дмитрий Дудко, который и благословлял каждый номер.
Олег Алексеевич:
- Вы говорите, что в журнале политических ста-тей практически не было. Но все же Вас пре-сле-довали за создание журнала? Почему?
Владимир Николаевич:
- Это же был Русский журнал. А преследования бы-ли разного рода, меня хватали на улице, водворяли в камеру на несколько часов... В марте 1974 года в си-лу различных причин мне пришлось журнал за-крыть, и как только я это сделал, КГБ мгновенно за-вело уголовное дело. Что интересно, до этого уго-лов-ного дела не возбуждалось.
Приказ на возбуждение уголовного дела против "ан-ти--советского журнала "Вече" был отдан лично Ан-дроповым, председателем КГБ СССР. В деле име-ется его директива на этот счет от 30 апреля 1974 года.
Олег Алексеевич:
- Как Вы считаете, он Русский или иудей? Мно-гие считают Андропова патриотом.
Владимир Николаевич:
- Он был безусловно нерусский человек. Это, как го-ворили раньше, был безродный космополит, это очень зловещая фигура. Как только он стал пред-се-дателем КГБ, он ликвидировал в КГБ отдел, занима-ю-щийся масонством. До Андропова такой отдел в КГБ существовал. Не надо забывать и той роли, ко-торую Андропов сыграл в выдвижении Горбачева. Имен-но Андропову мы обязаны тем, что никому не-из-вестный 1-й секретарь Ставропольского крайкома стал во главе нашей страны... Недавно я узнал, что один из лидеров "Пражской весны" приезжал в Став-рополь к Горбачеву и вел с ним разговоры о том, как из-менить Советскую систему. Интересно, что при на-шей тотальной слежке никаких оргвыводов не по-сле-довало...
Не надо забывать и того, что сбитый корейский са-молет в глазах запада стал преступлением не со-вет-ского строя, а вызвал ненависть к Русскому народу. Сколь-ко было обвинений о жестокости Русского наро-да! Но приказ-то сбивать самолет отдавал не Русский на-род, а лично Андропов. Так что Андропов - крайне от-рицательная фигура, к тому же крайне враждебно от-носившаяся к Русскому патриотизму.
Олег Алексеевич:
- Что Вам приписали на этот раз?
Владимир Николаевич:
- Следствие длилось долго. Лишь 25 сентября 1975 года я был осужден на восемь лет по той же 70-й статье: антисоветская агитация и пропаганда. Все эти восемь лет от звонка до звонка я провел в мор-довских лагерях. Так что общий тюремный стаж у меня - 15 лет лишения свободы.
Второй срок отличался тем, что зоны были гораздо мень-шие, раньше я сидел в зонах, где было по две ты-сячи человек, а во второй раз зоны были по 150 и да-же по 40-50 человек. Зона - это барак, вокруг ко-торого забор и проволока. После работы деться некуда. Все стоят или бродят на одной площадке под при-смотром "контролеров". Очень много было над-смотрщиков, надзирателей и т.д. Это не мешало нам вести лагерную борьбу. Так, например, в 1977 году мы провели 100 дней на статусе политзаключенных, то есть, мы пе-рестали работать, ходить строем в столовую, на за-ряд-ку, срывали бирку с фамилией и т.д. Мы требовали ста-туса политзаключенного со всеми вытекающими по-следствиями. Нас постоянно вы-дворяли в ШИЗО, спать приходилось практически на бетонном полу, покрытом тонким деревянным на-сти-лом. Раньше давали бушлаты, а во вре-мена Ан-д-ро-пова их отменили. Представьте себе: на тебе трусы и майка, курточка хлопчато-бумажная, та-кие же легкие брючки, и так ты спишь в холодную ночь на бетонном полу. Точнее, пытаешься спать. Было ужасно холодно, многие заболевали, я получил плеврит...
Олег Алексеевич: - Как к Вам относилась лагерная администрация?
Владимир Николаевич:
- Очень плохо относились чекисты, плохо отно-си-лась администрация, так как я ей мешал, портил "от-чет-ные показатели", я, например, никогда не посещал по-литзанятий. В зоне есть неписанный кодекс по-ве-де-ния, там очень строгая иерархия. Казалось бы, все в одинаковых робах, все на равных правах, но есть вер-хи, аристократия, есть среднее общество, есть низы. К низам относились не сугубо политические, а скорее, сотруднича-вшие ранее с немцами и т.д. У нас в низах были и уго-ловники, случайно попадавшие в наш лагерь. Низов как таковых было немного. Но мы, наиболее отпетые, при-надлежали к "аристократической" среде. Напри-мер, если человек носил красную повязку даже в да-лекие времена, даже если он помогал администра-ции не в нашей зоне, а во время прежней отсидки, с ним мы уже не разговаривали.
Раз в неделю были политзанятия, на которых надо бы-ло обязательно присутствовать. Какой-то полит-ра-ботник говорил всякую пропагандистскую ерунду о каком-то съезде или пленуме, а мы должны были это слушать.
Мы считали унизительным при-сут-ствовать на них, это, выражаясь лагерным бытовым сло-вом, было "западло". Нас наказывали, лишали сви-даний, посылок, иногда отправляли в изолятор, и тем не менее, я ни разу политзанятий не посетил. И те, кто отвечал за эти занятия, относились ко мне пло-хо. А вот простые надзиратели относились нор-мально, даже иногда приветливо.
Олег Алексеевич: - А чем стали заниматься после освобождения?
Владимир Николаевич:
- Освободился я в ноябре 1982 года, причем че-кис--ты применили хитрость. Так как мои родственники жи-ли в Калужской области, они решили отвезти меня в Калужскую тюрьму за месяц до освобождения. Они боялись, что я поеду из Мордовии в Калугу че-рез Москву, где с кем-то встречусь, налажу старые свя-зи, расскажу о лагерных порядках...а тут меня сра-зу перевели в Калугу.
Месяц я провел в Калужской тюрьме и вышел на во-лю сразу после смерти Брежнева.
За три дня до освобождения меня вызвали в ка-би-нет, где местные чекист и прокурор предъявили мне ксе-рокопию газеты "Русская мысль" с моей статьей, в которой я писал о жестокостях администрации ла-герей в отношении политзаключенных.
- Это Ваша статья? - спросили они.
- Да, моя, - отвечаю.
- Ну что ж, Владимир Николаевич, Вы заработали но-вый срок. Подумайте, а может, это не Ваша статья? Мо-жет, это они сами сочинили и поставили Вашу под--пись? Напишите, что Вы тут не при чем, что это они сочинили.
- Нет, это моя статья, я ее отправил из зоны.
Конечно, сейчас эта газета антирусская, но тогда дан-ный материал они напечатали, правда, не из-за люб-ви к Русскому народу...
- Подумайте, подумайте, Владимир Николаевич, или не Вы ее написали, или Вы получите новый срок. На-пишите, в крайнем случае, что Вы раскаиваетесь, со-жалеете, мы это учтем. А лучше напишите, что это они сочинили.
- Нет, это моя статья.
- Ну что ж, Вы сами себе подписали приговор.
Представьте теперь мое состояние в последние три дня заключения. Я хожу по камере и думаю, что при ос-вобождении получу новый срок. К счастью, это ос-талось на этот раз просто угрозой.
После освобождения из тюрьмы я три года на-хо-дился под строгим административным надзором, по сути дела это была почти ссылка. Я жил в своем до-ме, но не имел права никуда выезжать за пределы ма-ленького городка Тарусы без разрешения милиции, с 8 вечера до 8 утра я должен был находиться в до--ме, и если задерживался, это было нарушением, в дру-гой город выехать было невозможно.
Только два ра-за за три года я смог съездить в Москву к больной матери на полтора дня. Работал я на заводе художест-вен-ной про-мышленности.
В 1985 году "ссылка" кончилась, а через два года я решил возобновить издание журнала под новым на-з-ванием "Земля". Другое название я взял потому что в Германии Олег Красовский стал издавать жур-нал "Вече", взяв эстафету от нашего самиздатского журнала.
Вышло 12 номеров "Земли", но ее голос был ме-нее значим, нежели голос моего "Вече", так как наступила глас-ность, и многим было дозволено высказываться открыто.
Летом 1988 года мы создали группу "За духовное и биологическое спасение народа". Мы старались со-би-рать материалы для публикации, привлекать внимание общества к проблемам Русской нации.
В группу стали приходить люди, и в декабре 1988 года был создан Христианско-Патриотический Союз, переименованный на Втором съезде в январе 1990 года в Союз "Христианское Возрождение".
В 1991 году я был реабилитирован и получил, на-ко-нец, мое жилье, которое отняли у меня за тридцать лет до этого. И только с этого года я смог бывать на всех московских патриотических мероприятиях, а до это-го сновал между Тарусой и Москвой, работая в Ка-лужской области.
Олег Алексеевич:
- Почему Вы не пришли в "Память" - самую крупную на то время патриотическую организацию?
Владимир Николаевич:
- Я встречался с Васильевым в 1988 году, но у нас уже действовала своя группа. Мы были готовы к со-труд-ничеству и провели ряд совместных мероприя-тий. В 1992 году я участвовал в Конгрессе правых сил, организованном "Памятью".
Олег Алексеевич:
- А как Вы отнеслись к тому, что в октябре 1993 года Васильев поддержал Ельцина?
Владимир Николаевич:
- Я считаю, что он совершил крупную ошибку. То, что Верховный Совет был представлен пропаган-дой нашей и западной как гнездо коммунис-ти-ческих сил, было заведомой ложью. Я расцениваю эти собы-тия как эпизод национально-освободительной борь-бы Русского народа против масонского ига. Хотя, там и был красный отблеск, но в целом это было на-ци-онально-освободительное движение. И жаль, что ны-нешняя оппозиция ведет себя иногда просто позорно, соглашательски, в отличие от Верховного Совета.
Олег Алексеевич:
- Скажите, Вы опытный политик и глубоко ве-ру-ющий Православный человек. Скажите, что тол-к-нуло Вас к объединению с таким человеком, как Ива-нов-Сухаревский? Что Вас могло объединить? Ведь в газете "Я-Русский" он писал (Прости, Го-споди, душу грешную!), что "Иисус - это са-та-на, а Христос - это Бог, и что говорить "Иисус Хри-стос нельзя". Я не буду перечислять другую ересь и забуду про больное самолюбие этого человека.
Владимир Николаевич:
- Я объясню. В сентябре 1993 года в Нижнем Та-гиле мы провели Второе Всероссийское совещание Пра-вославно-монархических сил. Это совещание ре-шило, что впредь нам надо создавать политическую ор-га-низацию для политической борьбы. Мы признали ошиб-кой неучастие в выборах, что, мол, "мы в эти иг-ры не играем", что "мы чистые и в грязную поли-тику не суемся" и т.д. Ведь наши противники очень хо-рошо играли в эти игры... Была создана организация "Все-российское Земское Собрание". Я был избран ее председателем и должен был стать ее лидером. В это время появился Иванов-Сухаревский, которого по-рекомендовал мой соратник Вячеслав Демин. В итоге я принял Сухаревского как хорошего оратора и даже согласился с тем, что он войдет в руководство нашей организации. Но при этом и Демин, и я, и другие думали, что ру-ководить организацией будет Соборный орган, а Ива-нов-Сухаревский будет как бы рупором этого органа. Так было решено. Но когда организация была заре-ги-стрирована, Иванов-Сухаревский пренебрег этим реше-нием, захотел стать единоличным вождем. Видит Бог, что я никогда не рвался к власти, я не тщеслав-ный человек, и всегда уступлю место руководителя бо-лее инициативному и толковому. Даже в газете "Зем-щина", которую мы издавали на протяжении пя-ти лет, ни разу не было моей фотографии, хотя ред-кая патриотическая газета обходится сегодня без много-чис-ленных портретов своего лидера. В одной только "Десятине" в каждом номере по три-четыре портрета Буркина. Даже товарищ Сталин не печатался в каждой газете постольку.
Олег Алексеевич:
- Признаюсь, наша газета хоть и не зло-упот-реб-ляет этим, но тоже дважды за шесть лет сущес-т-во-вания "Черной Сотни" согрешила, правда, вы-нуж-денно: в редакцию часто звонили люди и спра-ши-вали: "Почему у Вас хорошая газета, а у ре-дак-тора жидовская фамилия"? Пришлось дать фо-то-графию Александра Робертовича, дабы своей сла-вяно-скандинавской внешностью он рассеял подозрения. Извините, перебил Вас.
Владимир Николаевич:
- Да, давайте вернемся к Вашему вопросу. Мне не хо-телось бы заниматься критикой Сухаревского, у не-го есть свои положительные качества, он, может быть, хороший кинорежиссер, но, наверное, напрасно он вошел в политику... У нас очень быстро набежали раз-ногласия. Первое, когда он ездил в Киев и общался с УНА-УНСО и потом даже объявил себя рези-дентом этой русофобской организации. Этого для ме-ня было достаточно, чтобы прекратить с Су-харевс-ким отношения. Я не хочу его ругать, хотя его ересь, ко-нечно, возмутительна. Я искренне желаю, чтобы он вернулся к нашему ортодоксальному христианскому сми-рению, тем более, что в душе своей он искренне болеет за Россию.
Олег Алексеевич:
- Спасибо, я тоже ему желаю этого же. Беда мно-гих патриотических организаций состоит в том, что только себя члены той или другой группы счи--та-ют истинными носителями Русской идеи, а других недоумками и провокато-ра-ми, но при этом саму идею коверкают до неузнаваемости... Но вот 17 июля во время Крест-ного хода проблеснул лучик надежды на реальное объ-единение Православно-патриотических орга-низаций. На улицы вышло много народа, поя-ви-лась надежда на то, что мы способны на реальные сов-местные действия. Итак, что нужно сделать для того, чтобы болтовня патриотов об объ-еди-нении, которую мы слышим уже более десяти лет, стала реальностью?
Владимир Николаевич:
- У нас очень тяжелая история, тяжелое прошлое. По-сле Петра мы имели эту поганую интеллигенцию, ко-торая была настроена против Бога, против России, против Самодержавия и сама не знала чего она хотела. Она столетиями рвалась к чему-то, расшатывала трон и в результате достигла кровавого террора, ГУЛАГа и, наконец, нищенского существования в наше де-мо-кратическое время. Вот такой приблизительно путь, начиная от всяческих масонов-декабристов, всяческих новиковых, радищевых, всякого рода народовольцев, большевиков, милюковых и прочих родзянок... По-лу-чили террор большевиков, получили скрытый тер-рор Хрущева, врага Церкви и России. Теперь наши ин-теллигенты ноют о том, что им опять жить плохо, что зарплату им, видите ли, не платят. А кто толпился воз-ле Ельцина с криками: "Борис, борись!"? Кто тол-пами бегал на демократические митинги, кто не-навидел ГКЧП? А теперь сидят без зарплаты!
Наши разнородные патриотические группы тоже огорчают. А особенную досаду здесь вызывают так назы-ваемые неоязычники, а на самом деле, жи-дов-ст-вующие, это просто какая-то бомба под патри-оти-ческое движение, с ними даже не хочется и общаться. Есть, правда, среди них и порядочные люди, но до то-го одурманенные жидовской пропагандой, что об-щать-ся с ними нет смысла, это глубоко заблудшие лю-ди. Есть и амбициозность лидеров... Как это пре-одолеть, как объединиться? Я считаю, что надо бороться за совместные ценности, защищать общие цен-ности, сов-местно ставить конкретные цели. Вот вы-сту-пили же мы все вместе против американ-ского пор-нофильма "Последнее искушение Христа". Более де-сяти тысяч человек пришло в Останкино. Потом про-водили пикеты возле Думы, добились принятия ка-ких-то решений. Потом выступили против закона Гер-бер-Говорухина, и только благодаря нашей общей энер-гии этот преступный закон не принят Думой до сих пор. Это - результат работы патриотических груп-пировок, партий, движений. Вот именно так и надо дейст-вовать в дальнейшем, а затем, возможно, создать координационный Совет и объединиться органи-за-ционно. Надеюсь, что это - события не очень далекого бу-дущего.
И еще. Я бы желал, чтобы у нас была одна газета, ти-па "Завтра", чтобы она была столь же популярная и распространенная, столь же всеми читаемая и из-вестная - Русская Национально-Православная газета. В этой газете хотелось бы быть всем нам. Но газета долж-на быть не хулиганской, не со-стоящей из фель-етонов, а серьезной.
Олег Алексеевич:
- Есть ли на Ваш взгляд такой священник или иерарх, который мог бы объединить Православно-па-триотические организации, повести за собой, как древние монахи-чернецы?
Владимир Николаевич:
- Я с огромным уважением отношусь к владыке Ве-ниамину, Владивостокскому и Приморскому, по-то-му что он благословил создание Предсоборного Со-вещания на Дальнем Востоке, которое имеет своей ко-нечной целью установление Самодержавия. Есть и другие иерархи, настроенные патриотически. Ну а батюшек, свя-щенников у нас много. Они приходят на наши молебны без всяких просьб, звонков и приглашений. И 19 мая, в день рождения Государя, и 17 июля в день зверского убиения, и 15 марта в день Державной ико-ны Божией Матери... Вообще надо отдельно ска-зать о крестных ходах. Это как бы Церковь выходит на улицу, в народ. Те люди, которые идут мимо и которые по каким-то своим причинам никогда не при-дут сами в храм, видят, что вот идут Православные с иконами и хоругвями, это привлекает внимание, это заставляет людей задуматься о прошлой жизни, за-думаться о Боге, о России. По--сле каждого крестного хода я испытываю огромный подъем духа, ме-ня буквально возносит вверх, и я чувствую, что то-же самое испытывают и другие участники крестного хода. Крестный ход - это как бы видимая победа Ду-ха над грешным миром. Недаром после крестного хода 15 марта этого года стала мироточить икона Дер-жавной Божией Матери. Это был знак того, что мы не лишены Божьего благословения.
Олег Алексеевич:
- Мы не говорили с Вами о последних событиях в экономической и политической жизни России, об этой вакханалии с долларами, правительством, о всех этих Кириенко, Черномырдине и компании, но скажите, после всех этих потрясений у Рос-сии есть шанс на возрождение, или все наши усилия будут тщетными?
Владимир Николаевич:
- Я отвечу словами Святого Серафима Саровского, который сказал, что после великих страданий Господь при-ведет Россию к Великой Славе. Но, только в том случае, если Русский народ придет к Право-сла-вию. Иначе - тьма и никакого просвета.
Олег Алексеевич:
- Дай вам Бог сил и здоровья для будущей борьбы за Святую и Великую Русь!